— Кать, не расстраивайся, пожалуйста, — Сашка осторожно сел рядом с Катей на грязную, приткнувшуюся в углу койку, которую они ещё не успели отсюда вынести. — Мы всё назад привернули. Никто не заметит.
— А вдруг Анна Константиновна узнает? — в круглых Катиных глазах колыхался испуг.
— И пусть узнает, — зло сказал Кир. Он ещё не в силах был поверить в услышанное и потому злился.
— Ты что? Она просила меня никому не говорить! Я ей обещала.
— Как она вообще тебе это сказала, — пробормотал Кир. Его действительно занимал этот вопрос. Как ни крути, а Катя была редкостной болтушкой, и зачем Анне Константиновне было нужно доверять такую тайну человеку, который в принципе не умел держать язык за зубами, оставалось для него загадкой.
— Она мне и не говорила, — всхлипнула Катя. — Я сама… я случайно обнаружила.
— Следила что ли за ней?
Катя мучительно покраснела, и Кирилл понял, что угадал. Ну или почти угадал.
— Мне было просто интересно, куда она ходит, тем более, в тайник.
— В тайник? — переспросил Сашка.
— Ну да. Это место, ну то, которое вы случайно обнаружили, специально было сделано. Когда ещё Анна Константиновна здесь людей укрывала. На случай внезапной проверки. Чтобы можно было больных там спрятать, если бы вдруг кому приспичило вглубь этажа идти, где палаты были.
— Можно подумать, так не нашли бы, — фыркнул Кир.
— Не нашли бы. Там всё организовано так, что нипочём не догадаешься. В этой части коридоры проходят таким образом, что совершенно незаметно, что есть скрытые отсеки.
— Но мы-то нашли, — осторожно сказал Сашка.
— Случайно. И потому что расчистили тот узкий коридор. А он же был специально закрыт.
— Что же ты нас не остановила? — усмехнулся Кир.
— Я подумала, — Катя беспомощно посмотрела на Кирилла, а потом на Сашку. — Я подумала, что ну вы не обратите внимания. Да и носить вещи так было короче. А вы устали…
Она замолчала.
— Кать, ты не волнуйся, — Сашка слегка коснулся рукой плеча девушки. — Мы не скажем…
— Чего это? — вскинулся Кир. — Почему мы должны молчать о том, что здесь укрывают преступника? Этот Литвинов, между прочим, собирался кучу людей убить. Моих родителей. И твоих, кстати, тоже. Они ведь были заперты на тот карантин, я не ошибаюсь?
Сашка ничего не ответил.
— Из-за него мой друг погиб. Но тебе-то что. Ты сам к этому причастен.
Катя испуганно посмотрела на Сашку. Тот съёжился и убрал руку с плеча девушки.
— Поэтому надо сказать, — закончил Кир, но уже без прежней уверенности.
— Ну и кому ты скажешь? — тихо спросил Сашка. — Нике?
— А хоть бы и ей.
— А она передаст отцу. Который помог Литвинову бежать.
— Да с чего ты взял, что это он?
— С того, — упрямо ответил Сашка. — Ни у кого другого это просто бы не получилось. Поверь мне. Я был на следственном этаже. Только Савельев это мог сделать. Или приказать, чтобы сделали…
***
Кирилл не хотел верить Сашке, но по всему выходило, что тот прав. У Анны Константиновны просто не было никакой возможности, чтобы освободить Литвинова. Она всего лишь главврач больницы на нижнем уровне. А вот Савельев мог. Савельев всё мог. Хотя зачем ему это было надо, Кир не понимал. Зачем ему освобождать человека, который намеревался причинить зло его дочери. Человека, за которым длинным шлейфом тянулись десятки преступлений. Человека, при одном упоминании имени которого все нижние этажи начинали бурлить.
Происшествие с карантином, за которым стоял Литвинов, получило широкий резонанс. Народ активно требовал наказать виновных, несмотря на относительно благоприятное завершение всей аферы, ведь, по сути, тогда никто не погиб, кроме Вовки Андрейченко и пары десятков наркоманов, чьи смерти были с лёгкостью списаны на банальный передоз. Находились даже такие, кто настаивал на публичной казни. Например, Егор Саныч, врач с их этажа. Но тот вообще недолюбливал всю властную верхушку и, в сущности, не делал разницы между Литвиновым и Савельевым.
После карантина Егор Саныч ещё ближе сошёлся с родителями Кирилла, хотя их и до этого связывали вполне себе приятельские отношения. Но теперь он стал бывать у них чаще, чуть ли не все вечера просиживал, играя с отцом в шахматы, а то и перекидываясь в карты с матерью. Резкое недоверие к властям Егор Саныч даже не старался скрывать, при упоминании фамилии Савельева привычно морщился и продолжал гнуть своё.
— Политика — вещь грязная, Ваня, — говорил старый врач, задумчиво вертя в руке пешку. — И люди, которые в эти игры играют, они — не мы. И никогда нами не будут. Поэтому и нам надо трезвую голову сохранять на плечах и в эйфорию не впадать. Ну и что с того, что Савельев нас всех спас? И все теперь ему дифирамбы поют. А он, Ваня, не нас спасал. Он свою репутацию спасал…
Кирилл не знал истинную причину личной неприязни Егора Саныча к Павлу Григорьевичу, но кое-что из разговоров взрослых слышал. Смерть жены доктора была как-то связана с законом об эвтаназии — как у многих, впрочем. Вроде бы это случилось в самом начале, сразу же после принятия Закона, когда ещё не было Анниного укрытия. И этого их участковый доктор никак не мог простить Савельеву, даже освободи тот из карантина хоть тысячу людей. И уж Егор Саныч ничуть бы не удивился, узнай он, что Савельев на самом деле вовсе не казнил своего друга детства, а укрывает здесь, на больничном этаже.
«А что если сказать Егор Санычу?» — мелькнуло у Кира в голове. Хотя чего тот может сделать? Что они вообще могут сделать?
Кирилл Шорохов чувствовал себя обманутым, потому что только что, в коридорах умело сделанного тайника, столкнулся чуть ли не лицом к лицу с тем, чья вина, по его мнению, была не просто большой — огромной. Литвинов должен понести заслуженное наказание. Пусть даже за тех наркоманов, которые отбросили ласты, потому что это же именно Литвинов приказал добавлять какую-то дрянь в холодок для имитации эпидемии. Пусть и за них. И за Вовку. Особенно за Вовку.
Кир поёжился и ещё больше нахмурился. Вспомнил мать погибшего друга.
Пока Вовка был жив, она, как и большинство других матерей, привычно ругала сына, называла оболтусом и сетовала на то, что вот «у других дети как дети». Иногда повышала голос, а когда Вовка сбегал на их привычные тусовки, даже кричала в сердцах ему вслед, чтоб «и больше не возвращался». А теперь, когда Вовка вот так ушёл и больше не вернулся, медленно и тихо помешалась с горя.
Вечерами она ходила тенью по коридорам этажа и частенько, заслышав за чьими-то дверями детские голоса, останавливалась и долго вглядывалась в окна. Сначала её жалели, но потом стали всё чаще и чаще гнать, от дверей, от чужих окон. Кто-то зло материл её, кто-то пытался отвадить уговорами, но и то, и другое помогало слабо — она так и стояла, напряжённо вытянув шею и вслушиваясь, пока не приходил её муж, Вовкин отец, и не уводил, бережно придерживая за плечи, молча, ни на кого не глядя.
Кир сжал кулаки. Именно поэтому Литвинова нужно было наказать. Вот за это. За то, что Вовка погиб, а жизнь его родителей, двух обычных в общем-то людей была разбита, вывернута кровавой изнанкой наружу, обсуждена и высмеяна досужими сплетниками.
В тот день их отпустили с работы раньше несмотря на то, что они едва ли перетаскали половину вещей, и им ещё было таскать и таскать.
Кир с Сашкой уже приготовились нести очередной матрас, не тяжёлый, но очень большой и неудобный, так что одному человеку было с ним не справиться, как пришла Анна Константиновна, сердитая, и в сопровождении Ирины Александровны. По обиженному и раскрасневшемуся лицу старшей медсестры, выглядывающей из-за спины главврача, было видно, что она только что получила нагоняй.