Убийство Ледовского. Именно здесь, у Рябининых, он о нём и услышал. О готовящемся покушении. О котором он пытался рассказать Нике, но так и не сумел, а потом, когда момент уже был упущен, вообще не мог никому рассказать.
Его немного успокаивало то, что прошло больше двух недель, а генерал всё ещё был жив и здоров. Это казалось странным, ведь Сашка мог покляться, что Кравец с Рябининым говорили о готовящемся убийстве, как о чём-то, что должно вот-вот произойти. В ближайшем будущем.
«Может быть, они передумали?» — задавался вопросом Сашка и тут же одёргивал себя. Он достаточно хорошо знал Кравца, чтобы понимать, что никакого «передумали» нет и быть не может. Отложили по какой-то причине, это было более вероятно. Сашка понимал, что в принципе он ещё может вмешаться, кому-нибудь рассказать, если не Нике и её отцу, то Кириллу Шорохову или Кате. А они скажут Нике или Анне Константиновне, и так или иначе информация дойдёт и до Савельева. И… Но Сашка не мог. Он… он просто трусил.
Но сейчас, сидя за столом у Рябининых, в душной столовой, время от времени задевая локтем Оленькину руку, опустив голову и разглядывая отполированные до блеска приборы и белоснежные салфетки — всё, что угодно, лишь бы не видеть, с каким презрением смотрит на него сидевшая напротив Наталья Леонидовна, он понимал, что надо что-то делать. На что-то решаться. Принять уже чью-то сторону.
***
Бесконечный ужин наконец-то закончился. Оленька проводила его до двери и торопливо распрощалась.
— До завтра, — она подставила ему щёку для дежурного поцелуя. И он привычно коснулся губами тёплой Оленькиной кожи.
В последнее время Сашка всё чаще спрашивал себя: зачем он ходит к Рябининым. То есть, ответ, конечно, лежал на поверхности — так было нужно для его карьеры. У Рябининых связи. Юрию Алексеевичу достаточно дёрнуть за ниточки, чтобы неповоротливая бюрократическая машины Башни сдвинулась с мёртвой точки, чтобы какие-то двери приоткрылись, чтобы его, Сашкино, досье в нужное время легло на нужный стол нужного человека. А для этого следовало приходить к Рябининым в гости, проводить положенное время с Оленькой, стараясь не зевать и не отвечать невпопад, когда они сидели в забитой антиквариатом гостиной, или изображать какое-то подобие любви, когда они с Оленькой перемещались к ней в спальню. То есть, по большому счёту, от него не требовалось каких-то сверхъестественных вещей, всего лишь быть услужливым и внимательным, то есть делать то, к чему он за столько лет себя приучил, что стало нормой его жизни.
Но сейчас он ловил себя на мысли, что не хочет этого. И вершина, к которой он старательно шёл с пятого класса, перестала казаться ему такой притягательной. И на то имелась своя причина. Причина, у которой были конкретные имя и фамилия. И небольшой вздёрнутый нос. И пухлые обкусанные губы. И светлые, забавно торчащие в разные стороны кудряшки…
Когда Ника Савельева в сердцах бросила ему упрёк, что он так и не удосужился записаться волонтёром в больницу, а он опрометчиво пообещал сделать это, Сашка даже не думал, что это не просто внесёт какие-то неудобства в его жизнь, но и изменит её. Не радикально, ведь Сашка продолжал встречаться с Оленькой Рябининой, а его бывшие друзья продолжали его ненавидеть, но всё-таки довольно существенно.
В первые дни своего дежурства в больнице Анны ему приходило особенно трудно. Вера Ледовская не стеснялась в выражениях и старалась не просто его задеть, а сделать так, чтобы как можно больше людей были в курсе его стукачества. Это действовало хуже, чем если бы его просто избили, устроили тёмную в каком-нибудь туалете. Постепенно вокруг него образовался вакуум, не только школьники и студенты начинали его сторониться, но и медперсонал смотрел кто насмешливо, кто презрительно. И единственным человеком, на которого совершенно не действовали Верины слова, оказалась Катя Морозова. Она охотно вставала работать с ним в пару, помогала ему, как могла, и постепенно благодарность, которую он испытывал к этой маленькой смешной девчонке, выросла в нечто большее. Хотя сам Сашка и не мог себе сказать, как называется то, что он чувствовал.
Он спустился на общественный этаж, повернул от КПП в коридор, который вёл к его коморке, но вдруг неожиданно понял, что именно сейчас не хочет возвращаться к себе. Одиночество, которое раньше никогда особо его не тяготило, повисло над ним чёрной давящей тенью. Он бросил взгляд на часы, которые, кстати, были подарком Оленьки, отметил про себя, что до начала комендантского часа оставалось целых сорок минут, и значит он ещё вполне может успеть на последний восточный лифт, идущий до самого низа Башни. Этот лифт не пользовался популярностью у жителей — на нём обычно вывозили вечерний мусор с верхних этажей, прямиком до подземного уровня, где располагались мусоросжигательные печи. Но сейчас Сашке было на всё это плевать. Он почему-то отчётливо почувствовал, что должен с кем-то поделиться той отвратительной тайной, которую носил в себе уже несколько дней. И он даже знал, кому он скажет о готовящемся покушении.
Развернувшись на полпути, он устремился к восточному лифту и уже через десять минут спускался вниз, стараясь не сильно вдыхать вонь, исходившую от мусорных пакетов.
У Кати было ночное дежурство в больнице, Сашка это знал. Сам того не замечая, он выучил наизусть весь её график.
Он прошмыгнул мимо пустой будки КПП — после несчастного случая охрану отсюда убрали, никто, правда, не знал, насовсем или временно. Но в любом случае, пока больница функционировала в странном полузагруженном режиме, и пока в ней полным ходом шёл ремонт, охрана была здесь в общем-то не нужна. Что для Сашка сейчас было даже неплохо. Не нужно никому объяснять куда и зачем идёшь, у него никогда это особо не получалось.
Катю он нашёл в хирургическом отделении, она скучала за столом дежурной медсестры, подперев кулаками пухлые щёки. Рядом на кромке стола сидел Кирилл Шорохов, болтая ногой. На столе валялась раскрытая книга, кто-то из них её, видимо, читал. Возможно, Кирилл. Сашка уже заметил, что тот много читает, наверно, из-за Ники, которой он стремился изо всех сил соответствовать.
— Какими судьбами? — Кир повернулся на звук его шагов.
Катя тоже встрепенулась, и на её круглом лице появилась счастливая детская улыбка. Сашке внезапно стало тепло и радостно от этой улыбки, что даже насмешка в голосе Шорохова его не трогала.
— Да так, решил компанию составить. Если вы не против.
— Валяй, — бросил Кир, пожимая плечами. — Составляй. А то мы тут от тоски помираем, да, Кать?
Странные метаморфозы, произошедшие в их с Киром отношениях, немного пугали Сашку. Нет, они не стали друзьями, они просто не могли никогда ими стать, но наметился какой-то необъяснимый перелом, с того самого дня, когда они обнаружили Литвинова, прячущегося в тайных больничных отсеках.
Сашка присел на один из пустых стульев, стоявших тут же, рядом со столом, посмотрел на Катю. Вспомнил, ради чего, собственно, он сюда и спустился, открыл было рот, но ничего сказать не успел. Шорохов, не глядя на него и продолжая болтать ногой, демонстративно зевнул и протянул насмешливо-зло:
— Пойти что ли в сестринскую, вздремнуть. Чтоб не мешать светлому зарождающемуся чувству… Или, — он покосился на Сашку. — Идите сами туда. Там диван, всяко удобнее…
— Может, хватит пошлить, а? — перебил его Сашка.
— Тебе чего-то не нравится, чистюля? — Кир сощурил глаза.
— Не нравится…
— Саша, — дёрнула его за рукав Катя. — Ну чего вы опять сцепились? Кир, ну понятно, чего, он с Никой поругался…
— Как поругался? — Сашка не смог скрыть своего удивления.
— Обычно поругался. Но тебя это не касается, — Кир отвернулся и высокомерно задрал кверху подбородок. — А впрочем… — он опять посмотрел на Сашку. — Впрочем, можешь теперь спокойно подкатывать к Нике — путь свободен. Не мешаю.
— Я не собираюсь к ней подкатывать, я тебе уже говорил. Погоди, — Сашка чуть подался вперёд. — Ты сказал Нике про Литвинова, да? Вы из-за этого поругались?