Мельников, разложив перед собой бумаги — какие-то графики, длинные таблицы с цифрами — начал свой доклад. Как обычно, чётко и размеренно, не растекаясь мыслью по древу. Иногда, по ходу своей речи, доставал из лежащей рядом папки какие-то подтверждающие документы и пускал присутствующим по кругу. Павел отметил, как поморщился Величко, а после очередной представленной таблицы Серёжа опять достал свой платок и промокнул испарину.
Именно Ставицкого во всей этой ситуации Павлу было жальче всего. Вот мужик, попал, что называется, как кур в ощип. По налившейся кровью шее Величко и звенящему чёткому голосу Мельникова уже было понятно, чем всё закончится. Мельникову нужны были средства, и по всему выходило, что единственным местом, откуда можно было отщипнуть кусочек относительно безболезненно, был производственный сектор. Величко дураком не был и ясно видел, куда клонит Олег — красные пятна, которые уже полезли с шеи Константина Георгиевича на его обрюзгшие щёки, были плохим знаком. Как-то разрулить ситуацию мог бы Серёжа Ставицкий, но судя по тому, с какой интенсивностью тот тёр платком вспотевший лоб — это вряд ли.
У них в Башне считалось, что прежний начальник финансового сектора, Кашин, был гением, богом финансов. Но, увы, он оказался просто по уши увязшим в махинациях Бориса, из которых наркотрафик был лишь верхушкой айсберга. Работал он на Литвинова по доброй воле или под давлением жены, Борькиной любовницы, сейчас уже было не узнать — Кашин до ареста не дожил. Умер от сердечного приступа, но перед смертью успел основательно замести следы. Вообще, в финансовом секторе у многих рыльце оказалось в пушку — наверно, это было едва ли не самое основное подразделение в Башне, которого чистки коснулись глубже, чем всех остальных, и в итоге они остались практически без толковых финансистов. Иногда Павел даже злился, что люди Ледовского здесь слишком переусердствовали.
И теперь им приходилось довольствоваться только Ставицким. Нет, Сергея Анатольевича нельзя было назвать глупым, но, во-первых, он и при Кашине не занимал какого-то высокого положения, поэтому многие тонкости от него просто ускользали, а, во-вторых, по складу своего характера Сергей никогда не был лидером. И видно было, что теперешнее положение его тяготит.
«Ну ничего, — подумал Павел. — Не вечно же длиться этому переходному периоду. Справимся. А дальше будет легче».
Мельников наконец замолчал, выпрямил спину и положил руки на стол перед собой. Сидевший рядом с ним Величко, напротив, ещё больше сгорбился, грузно растёкся в кресле. Твёрдый белый воротник рубашки глубоко врезался в багровую шею.
— Сергей Анатольевич? — Павел повернулся к Ставицкому. Вопросительные нотки в голосе были лишь так, для проформы, все здесь присутствующие уже если не знали, то догадывались, каким будет ответ.
Ставицкий прокашлялся.
— Павел Григорьевич, — Сергей, не поднимая головы, разглядывал последнюю выложенную Мельниковым таблицу. — При всём моём желании это невозможно.
Мельников не сдержался, фыркнул. Величко, ещё больше почуяв угрозу, завозился в кресле.
— Если только, как вы и предлагали, мы пересмотрим бюджет и с производственного сектора…
— Я такого не предлагал, — перебил его Павел.
— Ну да, ну да, я просто… не так выразился, — забормотал Ставицкий, взял мельниковский документ, поднёс к близоруким глазам. Павел видел, как дрожат его руки. — Но другого варианта на данный момент просто нет. Мы либо вот тут берём… либо Олег Станиславович…
— Нет, ну это чёрт знает что, — Величко с силой грохнул кулаком по столу. — Мы и так ужимаемся, как можем. Что, кроме Величко уже и ощипать некого, так что ли получается? А?
— Всех уже ощипали, — тихо сказал Павел. — Вы, Константин Георгиевич, у нас единственный неощипанный остались.
— Так как-то у нас очень странно выходит, — Величко зло сощурился. — Что-то со сменой руководства в Совете и с известными кадровыми перестановками стало отчего-то в Башне туго с финансами. Вдруг. А до этого хватало всем…
— А вы, Константин Георгиевич, палку-то не перегибайте, — подал голос молчавший до этого Ледовской. — И намёки ваши бросьте.
— Да уж какие намёки. Я вам прямым текстом говорю.
Сергей Ставицкий снял очки и часто-часто заморгал глазами. Павлу опять стало его жаль. Выпад Величко был направлен не на Ставицкого, это был выпад против него, Павла. Это с его назначением на пост главы Совета, всё пошло наперекосяк.
— Но ведь, Константин Георгиевич, — Ставицкий справился с охватившей его дрожью и даже нашёл в себе силы посмотреть на красного от гнева Величко. — Нельзя забывать, что прежний бюджет рассчитывался исходя из того, что закон об эвтаназии будет действовать, а теперь…
— А что теперь?
— А то теперь, — в разговор вмешался Мельников. — Что нам нужно расширять больницы. Оказывать посильную помощь людям. У нас ещё недостроенный хоспис на пятьдесят четвёртом, и это всё требуется средств. Дополнительных средств.
— Так может вернуть всё назад, а, Павел Григорьевич?
Закравшиеся в голос Величко иезуитские нотки не понравились Павлу. А Мельников просто вскипел.
— Конечно, принимать людоедские законы намного легче, чем помогать людям!
Павел опустил голову.
Четырнадцать лет назад, почти в это же самое время, они обсуждали закон — обсуждали не здесь, а в круглом зале, который находился тремя этажами ниже. И Ледовской тогда присутствовал. И Величко тоже. И ещё девять человек. А всего двенадцать. Двенадцать членов Совета, из которых только трое воздержались, только трое. А остальные проголосовали «за». И, тем не менее, в Башне до сих пор упорно продолжают именовать закон об эвтаназии «Законом Савельева». И с этим тоже не поспоришь. Он его выдвигал, он всех убеждал. Павел помнил презрительный и недоверчивый взгляд Величко, но не только это. Он помнил и другое — помнил, как Константин Георгиевич первым поднял руку «за» во время голосования. Поднял, не глядя на Павла, и вслед за ним, в согласном и молчаливом приговоре вскинули руки ещё восемь человек. Павел был едва ли не последним, кто оторвал ладонь от стола.
Анна тогда уже сказала ему про сына. Про страшный диагноз, подтверждённый двумя скрининг-тестами, и про то, что с этим можно жить, вот только… только как жить? Ему всё казалось, что это какой-то бесконечный кошмар, что в жизни так не бывает, ведь он же всё обдумал, всё рассчитал — ни его, ни его семьи это не должно было коснуться. Но судьба словно ждала, когда он ошибётся, чтобы услужливо подставить ему подножку... Они сидели у него в гостиной — он и Анна. Маленькая Ника возилась с игрушками у его ног, что-то тихонько бормоча себе под нос, а Анна говорила, объясняла, приводила какие-то примеры и доводы. Потом она замолчала, положила свою тёплую ладонь на его руку и крепко сжала.
— Мы же справимся, Паша? — сказала, вопросительно заглядывая ему в глаза.
И он утвердительно кивнул, уже понимая, что обманывает и её, и себя.
Так что ему ли, Павлу, не знать, как легко принимаются людоедские законы. Так легко, что ты ломаешь свою жизнь через хребет. Разом, резко, отчётливо осознавая, что две женщины, занимающие огромное место в твоей жизни, каждая — своё, не поймут и проклянут…
— Это всё лирика, — Павел посмотрел на Мельникова, спокойно, ничем не выдавая своих эмоций. — И так мы ни до чего не договоримся.
— Хорошо, — Мельников, видимо, понял, что переусердствовал. Даже если он не знал всей правды о болезни его сына и настоящих причин смерти его жены, он всё же чувствовал, что от этой темы сейчас лучше уйти, не теребить понапрасну прошлое.
— Хорошо, — снова повторил Мельников. — Если не производственный сектор, раз уж Константин Георгиевич воспринимает всё в штыки. Если другое?
— Нет другого, — тихо сказал Павел.
— А армия? А охрана? Мы сейчас тратим безумное количество денег на их содержание. Вы посмотрите, на всех этажах военных и охраны стало раза в два больше.
Ледовской с интересом посмотрел на Мельникова. Его голубые глаза блеснули холодной сталью.
— Нам действительно нужно столько охраны? — продолжал Мельников. — От кого и что мы охраняем? А?