Сообразить Кир ничего не успел. Костыль вдруг привстал со своего места, резко и бесшумно, подался вперёд, к Косте, встав почти вплотную к нему — места в будке было не сильно много. Всё, что происходило дальше, было настолько быстро и невероятно, что у Кира закружилась голова. Левой рукой Костыль бережно приобнял Костю, а правой рукой сделал несколько резких движений. Костина спина дёрнулась пару раз и обмякла, и Костя стал медленно оседать на пол, а Костыль продолжал аккуратно придерживать его, словно лучшего друга. На тонких, бескровных губах играла улыбка, странно контрастирующая с холодными и пустыми глазами.
Костыль наклонился над телом Кости (Кир и опомниться не успел, как охранник Савельева неподвижным кульком повалился на пол), изучающе посмотрел, потом аккуратно отёр о Костину одежду нож — лезвие ярко блеснуло в свете ламп — и также аккуратно заправил его за высокое голенище чёрного, шнурованного ботинка…
Глава 26
Глава 26. Кир
Это было похоже на ночной кошмар — тот самый, когда от ужаса нападает паралич и невозможно ни пошевелиться, ни крикнуть. Кир, как сквозь пелену тумана, смотрел на то, как Костыль и Татарин, переодетые охранниками, не спеша обменивались какими-то фразами, стоя над неподвижным телом Кости. До Кирилла только сейчас дошло, что эти двое не в привычных рабочих комбезах или спецовках, и тут же промелькнула пробирающая до дрожи мысль — а сами-то охранники, те, с которых сняли форму, они-то где? Тот факт, что форма была явно с кого-то снята, сомнений не вызывал — у худого и высокого Костыля рукава форменной курки даже не доходили до запястий, а Татарин был обтянут так, что его жирная шея буквально вылезала из воротника, растекаясь некрасивыми красными складками. Татарин кончиком ноги небрежно пнул лежащего Костю, на широком плоском лице не отразилось ни одной эмоции, что-то коротко бросил Костылю, и они неспешно покинули будку, направляясь к платформе. В руке у Татарина что-то блеснуло — чёрная зловещая сталь. То самое оружие, о котором говорил Лёха. Пистолет.
И только тут Кир пришёл в себя.
— Пошли, — шёпотом проговорил он, хотя из-за шума океана, доносившегося с платформы, через высокие и настежь распахнутые двери, можно было смело орать — вряд ли их могли услышать.
— Пошли, — повторил он чуть громче, оборачиваясь к Сашке.
— К-куда?
Сашка был бледнее смерти. Его глаза, наполненные ужасом, всё ещё не могли оторваться от того места, где лежал мёртвый охранник Савельева.
— Туда! Ты что, не понимаешь? Раз тут охранник, этот… Костя, то и Павел Григорьевич здесь. Он уже здесь!
Сашка дёрнулся, словно пытаясь оторвать свой застывший взгляд от места убийства, и перевёл глаза на Кира.
— И… что?
— Как это что? — Кир постепенно повышал голос, переходя со свистящего шёпота на почти крик. — Там Павел Григорьевич! А Татарин с Костылем пошли туда! Ну ты чего, опять зассал что ли? Блин… Ну и сиди тогда тут… трус несчастный! — в сердцах выплюнул Кир и осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, двинулся к выходу на платформу. Туда, где скрылись мнимые охранники.
Неожиданно сказанное Киром возымело действие. От слова «трус» Сашка вздрогнул, скривился, словно его вытянули кнутом, и, кажется, пришёл в себя. По крайне мере, за Киром он последовал.
На платформе Киру в лицо сразу кинулся ветер — мощный, холодный, несущий миллиарды капелек солёной воды. И шум — голос океана — от бьющихся о Башню волн. Застыв на долю секунды, захлебнувшись этими непривычными для него ощущениями, Кир всё-таки заметил впереди людей и инстинктивно, на автомате, юркнул за ближайшую постройку, надёжно скрывшись за её стеной. Сашка сразу же оказался рядом с ним. Кинув на него встревоженный взгляд, Кир отметил, что его приятель напуган до чёртиков — всё говорило об этом — и слегка подрагивающие руки, которыми он вцепился в какую-то торчащую железяку, и побелевшие губы, и дыхание, которое нервными всхлипами вырывалось из его груди. Ещё не хватало, чтоб он тут грохнулся в обморок, как девчонка. Но, к удивлению Кира, Сашка держался.
Кирилл осторожно высунул голову и огляделся.
Он даже не представлял себе, что станционная платформа настолько велика. Когда-то он работал на грядках, и там, вытянутые поля из составленных вместе агроплатформ казались ему почти бесконечными. Но тут всё было по-другому. Перед ним раскинулось огромное открытое пространство, обдуваемое ветрами, просоленное морем и выбеленное солнцем — даже в невнятном свете, что шёл от окон Башни, тех окон, что находились на несколько десятков этажей выше, Кир различал удивительную белизну бетонных стен, вернее их остатков, уцелевших после того ужасного шторма. В том, что стихия тогда разгулялась не на шутку, сомневаться не приходилось. Правый угол платформы почти полностью отсутствовал, его словно срезало ножом, удивительно ровно, а слева наоборот было ощущение, что кто-то вгрызался в железобетон огромными зубами, кромсая и перемалывая его. Повсюду валялся мусор, торчали остовы стен и проржавевших колонн, жалкие останки некогда живых рабочих цехов, в которых шумели и гудели турбины и генераторы, где перекрикивались люди, занятые делом — делом, которое давало то, в чём Башня нуждалась прежде всего — энергию.
Кир направил взгляд к краю платформы. Там стояли двое. Павла Григорьевича Кирилл узнал сразу, его вообще было сложно с кем-то спутать, даже в своей квартире, расслабленный и смягчённый присутствием любимой дочери, Савельев всегда выделялся какой-то внутренней силой. Сразу было понятно — это не просто какой-то мужик и любящий отец. Это лидер, вожак. Разворот плеч, осанка, уверенные движения — всё кричало об этом. Рядом с ним стоял незнакомый Киру мужчина, наверняка тот хмырь, с которым у Павла Григорьевича была назначена встреча. Кир скользнул по нему глазами, не задержавшись, и уставился на две фигуры в форме охранников, неторопливо приближающихся к Савельеву.
Даже отсюда Кир видел, что Павел Григорьевич спокоен и ничуть не встревожен. Для него эти двое были именно охранниками, которые, вероятно, шли сообщить о чём-то важном. Только вот Кир точно знал, зачем Татарин с Костылём идут к Савельеву. Убивать они его идут, вот зачем!
Мысли заметались с бешеной скоростью. Надо же что-то предпринять! Пока ещё не поздно! Крикнуть или броситься туда, к ним, отвлечь, предотвратить, остановить. Да плевать как, главное — что-то сделать! Долго размышлять, просчитывать и строить планы было вовсе не в характере Кира. И он уже почти решился, привстал, напрягся для броска, краем сознания понимая, что возможно это будет последним, что он сделает в этой жизни — перед глазами всё ещё стоял блеск пистолета. И тут же понял — поздно.
Татарин поднял руку, и темноту прорезала яркая вспышка. И грохот. После которого всё как-то сразу стихло — или это Киру так показалось. Даже ветер, кажется, удивлённый происходящим, перестал завывать и швырять где-то внизу волны, разбивая их о стены Башни. В этой неестественной тишине, Кир увидел, как Савельев вздрогнул, дёрнулся, как от удара, и этот невидимый удар откинул его назад. И он стал медленно падать. Ужасающе медленно. Словно сам не мог поверить, в то, что всё кончено. И во всей этой картине была какая-то смертельная красота — исчезающая фигура на фоне чёрного неба, усыпанного редкими звёздами.
Незнакомый мужик по бабьи взвизгнул и сделал несколько шагов назад. Татарин опустил пистолет, и они вдвоём с Костылем приблизились к краю платформы. Туда, где только что стоял Павел Григорьевич, кажущийся таким надёжным и вечным. И только сейчас до Кира дошло, что отца Ники больше на платформе нет. Да и вообще нет. Его тело поглотил равнодушный океан, беснующийся где-то внизу.
Ветер снова ожил, набрал силу, взвыл, и до Кира долетели обрывки фраз:
— … ни хрена не видно, темно как в заднице…
— …точно мёртв? Ты не промазал?
— Не гони, какой промазал, дебил? Не с перепугу же он свалился?
Они стояли на краю, вглядываясь вниз, и их разговор звучал так обыденно, словно они обсуждали, куда пойти развлечься этим вечером.