«Да скажи ты хоть что-нибудь!» — хотелось крикнуть Стёпке. Крикнуть громко, разрывая повисший саван тишины, ударить словами отца по лицу, чтобы тот дёрнулся как от пощечины, но он не крикнул. Обернулся, увидел бледное и усталое лицо мамы и сдержался, опустил глаза, заморгал часто-часто, прогоняя подступившие злые слезы и чувствуя, как мама гладит его по голове, как маленького.
Стёпка вбежал в квартиру и почти сразу же уткнулся в мамины объятья, как будто она всё это время ждала его тут, под дверью.
— Стёпа! Слава богу! Стёпочка!
Мама обнимала его, обшаривала руками, слепо тыкалась в грудь и то ли всхлипывала, то ли смеялась. Поднимала голову, чуть отстранялась, оглядывая его с головы до ног, словно никак не могла наглядеться, и снова прижимала к себе.
— Ну, мам, ну ты что? Всё нормально, мам, — повторял он как заведённый, думая, что надо в душ, а потом к Нике. Обязательно к Нике. — Пусти, я хоть вымоюсь, ну мам. И я к Нике, мне надо…
— Нет! — мама вцепилась в него обеими руками, стиснула крепко, до боли. — Не ходи туда! Туда нельзя!
— Почему нельзя?
Он спросил автоматически и тут же похолодел, застыл. Ника… Перед глазами встали белые мёртвые ноги той девушки, Лены Самойловой, с которой Ника ушла вчера. Потом следы бойни на тридцать четвёртом, раненый Шорохов…
— Нет-нет, Стёпочка, с ней всё в порядке, — мама, видимо, заметив, как он изменился в лице, поспешно заговорила, всё ещё сжимая его руками. — Ника дома, она… она под арестом. Давай присядем, я всё тебе расскажу, я сейчас всё расскажу, Стёпочка…
Мамин рассказ никак не желал укладываться в голове. Стёпка задавал бестолковые вопросы, на большинство из которых у мамы не было ответов, потом в какой-то момент его торкнуло, что Савельев опоздал, и угроза военного переворота, о которой ещё вчера ему талдычил Сашка Поляков, уже никакая не угроза, а свершившийся факт, и теперь там в Совете у руля какие-то другие люди, а, значит, его отец, который был на стороне Савельева, значит, он… Стёпка задохнулся от этой страшной мысли. Захотелось вскочить с дивана, куда его усадила мама перед тем, как приступить к рассказу, бежать к отцу, но он не успел. Неожиданно ожил динамик экстренной связи, встроенный во все жилые помещения, зашуршал, издал непонятное потрескивание, и ровный, механический женский голос заполнил квартиру.
— Внимание! Передаём срочное правительственное сообщение!
Мама вздрогнула и побледнела.
— … раскрыт преступный заговор… бывший глава Совета Савельев… сокрытие важного источника энергии, повлекшее за собой введение жёстких мер, которые привели к потере населения…
«Бывший?» — Стёпка лихорадочно соображал, ловя каждое слово, доносившееся из динамика. Значит, всё-таки переворот, поэтому и военные везде. Потому и Сашку не пустили вниз к родителям.
— … Верховный правитель, Андреев Сергей Анатольевич, принимает на себя…
Стёпка посмотрел на маму, она ещё больше напряглась.
— …Совет распущен… вскрыты связи с заговорщиками… Величко Константин Георгиевич, бывший глава производственного сектора, взят под стражу…
Стёпка замер. Вот сейчас скажут про отца, что его тоже, под стражу.
— …Состав нового правительства: министр сельского хозяйства — Звягинцев…
Мама сжала Стёпкину руку.
— Министр здравоохранения — Мельников…
— Слава богу, — выдохнула мама. — Слава богу.
Стёпка видел, что её лицо, до этого напряжённое, расслабилось, уголки губ опустились и задрожали, словно она собиралась заплакать, выплеснуть из себя в облегчении все скопившиеся и сдерживаемые слёзы.
— Всё хорошо, Стёпочка, теперь всё хорошо, — говорила мама, но чем дольше она повторяла эти слова, тем понятнее становилось, что ничего хорошего в этом не было. Потому что, если отца не арестовали за связь с Савельевым, это могло означать только одно — в глазах Стёпки означать — его отец предал. Савельева, Величко, всех остальных. Предал… предал…
Обед подходил к концу, а Стёпа так и продолжал ковыряться вилкой в тарелке. Хоть он и пообещал маме поесть, но к еде так и не притронулся — не мог. Почему-то сама мысль о том, чтобы проглотить хотя бы кусочек, вызывала непреодолимое отвращение. Он глядел на свою тарелку, на такой же кусок рыбы, как у отца, но уже остывший, с жёлтыми капельками масла на подрумянившейся корочке, и чувствовал, как в душе медленно понимается гнев, его потрясывало, как от озноба. Стёпка не выдержал. Вскинул глаза и уставился на отца.