Маркиза сидела перед туалетным столиком и была занята прической. На ней было великолепное неглиже, с глубоким вырезом на груди, без рукавов, так что гости могли любоваться ее прекрасными, точеными руками. День был тусклым, и слуги зажгли свечи; от них по всей комнате, полной людей, разлился теплый золотистый свет. Гости, одни с назойливой любезностью, другие с умильно-нежными вздохами, теснились вокруг своего кумира. Одни спешили подать ее камеристке заколку для волос, чтобы удостоиться чести принять участие в туалете всемогущей фаворитки, другие, стоя поодаль с прошениями в руках, ждали знака маркизы, чтобы смиренно вручить их ей. Но хозяйка, казалось, были совершенно занята украшением своей персоны. Устремив взор в большое, обрамленное черным деревом зеркало, которое держала перед ней коленопреклоненная камеристка, она улыбалась своему собственному отражению, не обращая внимания на гостей. Не сразу заметила она и герцога, который, все еще борясь с чувством беспокойства, остановился неподалеку от двери. Хотя маркизу заслоняли от него многочисленные почитатели, в голове у него мелькнуло странное сравнение, уже не в первый раз приходившее ему на ум при виде Ренет: образ одной из тех красивых, таинственно мерцающих змей, о которых говорят, будто они одиноко и самовлюбленно танцуют под луной. Но этот образ, конечно, был иллюзией, тем более что маркиза была отнюдь не одинока, и все же это сравнение имело что-то общее с действительностью.
Между тем лакей, распахнувший перед герцогом двери, объявил имя вновь прибывшего гостя. Маркиза повернула голову, и по лицу ее скользнула улыбка радостного удивления.
– Со счастливым возвращением, мой герцог, – воскликнула она, протягивая к нему обе руки, маленькие и на удивление крепкие.
Однако, прежде чем он успел склониться к ним, лицо ее изменилось: радостная улыбка погасла, глаза, очень умные, очень острые, смотрели на герцога тревожно-вопрошающе, почти испуганно. Ему вдруг почудилось, что она уже знает о его злоключениях или ей каким-то загадочным образом передалась его тревога. Но это продлилось лишь несколько секунд, маркиза быстро совладала с собой, и улыбка вновь вернулась на ее лицо.
– Рада видеть вас, дорогой герцог, – произнесла она с присущей ей необыкновенной, неизменной грацией. – Однако, я вижу, путешествие это оказалось для вас очень утомительным. – И вновь взгляд ее выразил легкое удивление. Затем она вдруг неожиданно поднялась и объявила: – Lever окончен. Я благодарю моих дорогих гостей. До свидания. До завтрашнего утра.
Все присутствовавшие, за исключением герцога, удалились. Вожделенный миг наступил, он остался со своей покровительницей наедине, без свидетелей.
Она озабоченно смотрела на него.
– Бедный мой друг, – повторила она, – как же вас утомила эта поездка! Но она была действительно необходима для того, чтобы укрепить ваши позиции в определенных кругах. Вы, как вольнодумец, привыкли игнорировать эти круги, но поверьте мне: они очень влиятельны! Однако довольно об этом, – продолжила она весело, – взгляните-ка лучше на эту прелесть. – Она достала из маленького шкафчика изящное резное распятие из слоновой кости и протянула его герцогу. – Это подарок, которого удостоила меня достопочтенная госпожа настоятельница монастыря Сен-Сир. Как видите, и моя позиция в определенных кругах упрочилась.
Герцог уже знал о новом увлечении маркизы – религии. Теперь ее можно было застать за чтением богопроповедных книг, она собирала святые образы и посещала монастыри. Герцог знал: она стремилась получить абсолюцию, в которой Церковь отказывала королевской метрессе уже несколько лет. Но зачем это ей? Ей, давнишней почитательнице Вольтера? Что для нее значит абсолюция? Просто она всюду хочет быть победительницей, думал герцог со снисходительной улыбкой. Еще одна маленькая, милая жертва тщеславию, безобидный жест, желание предстать перед обществом коленопреклоненной причастницей, достойной похвалы прихожанкой, авторитету которой у Церкви не может повредить даже прелюбодеяние… Так добродушно посмеивался герцог про себя над религиозными устремлениями своей подруги. Сегодня же его пронзил мгновенный ужас, когда эта маленькая ручка, украшенная драгоценными перстнями, показала ему распятие! Он невольно отвел от нее взгляд: перед его внутренним взором внезапно вновь предстал образ Марии Дюран – насколько иначе выглядело бы это распятие в ее руках!
Беседа на какое-то мгновение прервалась, но герцог быстро взял себя в руки, ведь он пришел сюда, чтобы просить о срочной аудиенции у короля. Разве маркиза не получила его записки? Торопливо, без каких-либо предисловий, он сказал:
– Ренет, мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос: можете ли вы подготовить мою аудиенцию у короля?
Лицо прекрасной метрессы сделалось непроницаемым.
– И какова же причина, побуждающая вас добиваться срочной аудиенции, друг мой? – спросила она небрежно.
Ему опять вдруг показалось, что ей известна эта причина. Но как это стало возможно? Не могла же она прочесть в его глазах все, что он испытал в Эг-Морте! Быть может, она не только почувствовала внезапную перемену в их отношениях, но и сумела разгадать ее смысл? В сознании его вновь ожило впечатление от поездки в Эг-Морт, и он уже почти не сомневался: она должна была все понять по его лицу.
Маркиза отрицательно покачала слегка напудренной головкой: нет, она ничего не знает, но она привыкла смотреть в лицо действительности. Несмотря на ее кажущееся спокойствие, он отчетливо чувствовал ее растущую тревогу и осторожность. О, она слишком хорошо знала его! Поэтому было бессмысленно скрывать от нее правду.
– Ренет, – беспомощно произнес он, – помогите мне! Я должен немедленно говорить с королем.
Взгляд ее умных глаз становился все осторожнее. Губы ее, однако, продолжали улыбаться – совсем не судорожно, нет: она с невиданной легкостью владела своим лицом, улыбкой своих ярко подкрашенных губ. Сомнений не оставалось: она видела, что произошла перемена, и искала причину.
– Уж не натворили ли вы в Эг-Морте каких-нибудь глупостей, мой друг? – спросила она, пытаясь шутить.
Нет, это и в самом деле было бессмысленно – скрывать от нее правду!
– Напротив, – ответил он взволнованно, – я сделал единственно разумное из всего, что там можно было сделать: я отдал приказ о немедленном освобождении несчастных узников. Но у меня не было королевской грамоты, подтверждающей мои полномочия.
На несколько секунд воцарилось глубокое молчание. Герцогу показалось, что сильно напудренное лицо маркизы побледнело. Наконец она коротко рассмеялась:
– Вы что же, решили сами перебраться в тюрьму Эг-Морт?
Он тоже попытался улыбнуться, ведь то, на что она намекнула, было совершенным абсурдом!
– Мне необходимо оправдать коменданта, – ска зал он, не отвечая на ее слова. – Я дал ему слово дворянина, что незамедлительно пришлю ему королевскую грамоту.
Маркиза вновь, на этот раз неодобрительно, покачала головой.
– Стало быть, вы хотите получить от Его Величества разрешение на освобождение узников, которых вы уже освободили… – сказала она. – А хорошо ли вам известно, что это означает?
– Ренет!.. Мне хорошо известно, что вы можете добиться от короля всего, чего только пожелаете! – ответил он.
Маркиза вновь тихо и коротко рассмеялась:
– Разумеется, мой друг. Но вы забываете, что мне самой никак не удается получить абсолюцию. Не могу же я в такой момент ходатайствовать перед Его Величеством об освобождении еретиков!
Он вдруг ощутил острую, непобедимую неприязнь к ее религиозным устремлениям. Перед ним опять совершенно неожиданно возник образ Марии Дюран. Две веры, разные, как день и ночь, представились ему в своем непримиримом противоречии: там – тихая жертвенность кроткой, почти радостной примиренности с отсутствием какого бы то ни было церковного утешения, здесь – прихоть честолюбивой, тщеславной женщины, стремящейся добиться признания Церкви как некоего особенно изысканного украшения. Герцог несколько мгновений боролся с соблазном отказаться от посредничества своей подруги. Но он не мог себе этого позволить – дело его было слишком важным и безотлагательным!