Михаэль усмехнулся, подпёр кулаками острый подбородок. И подумал, что, наверное, глупо умирать, когда столько ещё красоты в мире, столько чудес не открылось твоим глазам. Поднявшись сюда, он увидел хоть часть, и надо думать - немалую.
- Неужели мы действительно шли сюда вот за этим?
Он покачал головой. Девушка приблизилась и, точно так же опёршись о бортик, заглянула в лицо своего спутника.
- Ты расстроился?
- Да как... - он пожал плечами. - Вряд ли этой башне и всему огромному миру есть дело до одного единственного человека. Глупо было на это надеяться. Глупо. И всё-таки хорошо, что мы пришли.
Мелькнула мысль о том, что ладно бы и умереть вот здесь, глядя на засыпающую долину, но... кто-то придёт сюда после них, и неприятное тогда будет зрелище.
* * *
Уходить с площадки не хотелось. Они спрятались от ветра за верхушкой башни, со стороны востока. Чернильное небо казалось опрокинутой над миром бездной, в которой порхали сказочные светлячки звёзд. Прижавшись друг к другу, чтобы согреться, Михаэль и Михаэла долго смотрели вверх, думая каждый о своём, да так и заснули.
А утро разбудило прохладой. Солнце поднималось, очерчивая силуэт богатого замка на далёком холме, рассеивая белесую дымку поднимавшегося от земли тумана. Мир просыпался, беззаботный птичий щебет доносился до верхушки одинокой башни. Путешественники улыбнулись рассвету и, встретившись глазами, поняли, что пора уходить.
Спускаться по винтовой лестнице было не в пример легче. На обратном пути зеркала они не заметили - видно, специально висело так, чтобы обращать на себя внимание идущих наверх. И сколько ни хотелось Михаэлю ещё раз посмотреть на себя - такого, какого он помнил - возвращаться ради этого не решился. Подумал - и махнул рукой: пусть...
Наружу путники выбрались через самые обыкновенные двери, но стоило ступить на душистую траву и оглянуться - вход исчез. За спиной вновь была плотная кладка белого камня.
- Пойдём, что ли?
Девушка погладила ладонью тёплую стену башни и, улыбнувшись собственным мыслям, выдохнула:
- Пойдём.
Возвращаться к хижине, где провели ночь, не стали - спустились другой тропинкой по противоположной стороне холма. В низине ещё чувствовалась сырость, роса быстро намочила штаны до коленей.
"Что же, - думала Михаэла, - теперь понятно, почему Филимон-рыбак стал Филимоном-певцом. Одарённому человеку такую красоту увидеть - что у огня морозной ночью пригреться. Даже мне как-то легче на душе стало... А что? Поселюсь подальше от Вышеграда, имя себе придумаю новое - и жить буду. Пускай тогда ищет Даяр по деревням да весям..."
- Знаешь, что мы с тобой сделаем? - сказал вдруг старик, улыбаясь. - Возьмём вещи какие-то, да кинжал твой, скрутим узлом и в речке утопим недалеко от берега. А после сообщим куда надо, что, мол, видели, как девица топилась. Приедет твой муж, поищет, найдёт кинжал и узелок - и решит, что можно ему теперь вдовцом называться.
- Думаешь, поверит?
- А если нет - какая разница?
Михаэла передёрнула плечами.
- Такая. Он ведь мне отомстить хочет, это я наверняка знаю. Видел, какой у него шрам от подсвечника?
- Чего он там хочет - это дело десятое, - спокойно возразил Михаэль. - Когда-нибудь ему надоест жену искать, а если сделаем, как я говорю, муж твой сможет людям сказать, что, мол, жена умом тронулась да утопилась. И, думается мне, богатый вдовец недолго останется холостяком. А после его свадьбы и тебе можно будет не опасаться ищеек.
- Верно говоришь, - девушка задумчиво прищурилась, глядя, как скачут солнечные зайчики в густой листве. - Что ж, со мной решили. Давай теперь о тебе поговорим.
- А что обо мне говорить?
- Ты ведь к родне не вернёшься?
Старик покачал головой. Кому ж охота до скончания укоротившегося так внезапно века ловить сочувственные взгляды тех, кто ещё помнит тебя молодым?
- Лучше уж я ещё немного похожу по свету. Может, и повезёт где-нибудь...
Он шёл, хмурясь, сосредоточенно отстукивая клюкой шаги, и верно, изо всех сил старался не выпустить из сердца последнюю, слабую надежду на чудо.
Люди говорили, что жизнь щедра к Ильхесу-мельнику из Любинска: и жена - красавица, и сыновья - рослые, сильные, работящие - все в отца. И мельница доходная, верно: большие тёмного дерева сундуки едва не лопаются от добра, нажитого трудом да удачей. Но, как часто бывает в жизни, везение когда-то да заканчивается.
Умерла жена, а сам Ильхес занемог и понял, что недолго ещё задержится на этом свете. Позвал сыновей, да наказал им сейчас же и решить, кому мельница достанется, чтобы после смерти добро отцовское не делили.