Мальчишка не стал долго думать - огляделся, увидел недалеко от берега длинную крепкую палку в следах засохшей грязи - видно, не в первый раз пригождалась, - и, подтащив её ближе, протянул старику.
- Хватайтесь! Хватайтесь за палку!
Повторять дважды не пришлось - старик очень хотел жить. Взялся за деревяшку, вцепился крепко. Сперва ногами перебирать пробовал, но упал и позволил выволочь себя на берег.
Паренёк тут же наклонился над ним.
- С вами всё в порядке, дедушка?
Старик что-то хотел ответить - да закашлялся. И, тяжело дыша, упираясь в землю костлявыми руками, сел.
- В порядке, - ответил он наконец. Поглядел на своего спасителя, поморщился, словно прокисших щей попробовал. - Спасибо, внучек.
- Я вам не внучек, - ехидца в голосе спасённого обидела мальчика, но бросить вот так в лесу пожилого беспомощного человека он не мог, поэтому предложил: - Может, вам помочь? На дорогу вывести? Или...
Старик нахмурил кустистые белые брови, провёл рукавом по лицу, вытирая капельки грязи и пота, не заметив, что пачкается ещё больше.
- Сумку подай. Я её вон там, под деревом бросил.
Всё ещё обижаясь, мальчик выполнил просьбу. Сумка оказалась квадратной торбой с линялой вышивкой и широкой наплечной лямкой. Дедок заглянул внутрь, словно проверял - цела ли поклажа.
- Не обижайся, парень, - пробормотал он вдруг. - Это я так... роль репетирую.
- Так вы артист, дедушка? - мальчик недоверчиво насупился из-под шапки. - Какую такую роль?
- Роль гадкого старикашки.
- А... зачем?
Дед вынул из сумки свёрнутую одёжку из хорошего полотна, только безбожно мятую.
- Что зачем?
- Зачем гадкого?
- А! - старик махнул рукой. - Гадкие живут дольше.
На стене - старое зеркало с отбитым углом. За ним - такая же комната. Серая. И человек - седой, как лунь. Смотрит на собственное лицо, отражённое в исцарапанной временем поверхности, смотрит и не верит: как же? Как могло так случиться, что жизнь прошла, пролетела ласточкой, а ты и не заметил?.. И всё, что задумано да не сделано - уже не сбудется. Никогда. Не будет ни любящей жены, ни детишек, которыми можно гордиться. Только мысли останутся, только воспоминания, от которых больно. И то... память слабеет, и с каждым днём воспоминания будут тускнеть, редеть, и станет от этого так тоскливо, что цепляться будешь за каждое, даже за то самое, которое больнее всего царапает душу...
Идти вдвоём было всё же веселей. И хотя старик оказался неразговорчивым спутником, мальчик надеялся, что он расщедрится на сытный обед для своего спасителя.
Дорога влилась в деревенскую улицу, которую с двух сторон обнимали пышные сады за невысокими заборами, а выше, на склоне пологого холма, белело здание небольшой церквушки.
- Поесть тут где - знаешь? - спросил дед.
- Сейчас спрошу!
Предвкушая скорый обед, парнишка резво подбежал к незнакомым мужикам, вежливо расспросил, и с готовностью повёл своего спутника в указанном направлении вдоль узкой улочки к приземистому деревянному дому у самой дороги.
Там было шумно, хоть ещё и не думало темнеть, а местные пьянчужки едва начали просыпаться после вечерней попойки. Кто-то играл на гуслях, кто-то пел на незнакомом наречии, кто-то громко разговаривал. Старик взял себе и "внучку" хлеба с молоком, и путники устроились в уголке, подальше от завсегдатаев. Парнишка рассчитывал на большую щедрость, но перебирать не приходилось. Похоже, у спутника тоже нет лишней монетки...
- А куда вы идёте, дедушка? - спросил он, дожевав последний кусок хлеба. Не только из любопытства - вдруг им по дороге? Как-то спокойней вдвоём.
Старик выпил молоко, заглянул в пустую кружку, словно собирался гадать на последней капле. Вздохнул.
- В Белую башню.
Весёлый шум вокруг мгновенно превратился в настороженную тишину. Её паренёк испугался больше, чем странных слов, втянул голову в плечи. Но люди быстро отвернулись, пряча злорадное любопытство. Снова возобновили разговор, и опять кто-то громко смеялся, вот только веселье казалось нарочным, ненастоящим.
- Зря вы это сказали, - пробормотал мальчик. - Теперь нас в этой деревне ни в один дом на ночлег не пустят.
Старик озадаченно потеребил белую, как снег, бороду, огляделся.
Люди старательно прятали глаза, отворачивались, кто-то уже успел уйти, кто-то спешно откланивался, а хозяин нервно тарабанил пальцами по стойке и недовольно хмурился.