- Асен, прошу тебя! Скажи, что тебе нужно для колдовства. Я найду, я достану. Цену назови любую - ты ведь знаешь, я сдержу слово, я заплачу!
Отец девушки отнял широкие ладони от лица и повторил эхом:
- Асен, я заплачу. Сколько потребуешь. Всё до последней монетки отдам!
- Дураки вы, что старый, что малый! Да разве ж в деньгах дело?
Знахарь вздохнул, поглядел в окно: утро неумолимо приближалось. Отец Анхелики, старый Богумил, и её жених Михаэль настороженно ждали. И Асен сдался их немой мольбе.
- Жертва нужна, - тихо проговорил он.
- Какая? - встрепенулся Богумил. Наткнулся на тяжёлый взгляд бородатого знахаря, понял. - Забери мою жизнь, друг. Мне ведь недолго осталось. Только бы она, моя Анхелика, жила!..
- Нет, Богумил, - покачал головой тот. - Ты уже, прости, староват, и твоей жизни для неё не хватит.
И тихо. Вот только знахарь знал, что это не всё. И потому не удивился, когда Михаэль, всё ещё державший невесту за руку, окликнул его негромко. Синие глаза юноши смотрели решительно, и не стоило спрашивать, но Асен всё-таки спросил:
- Ты уверен, Михаэль?
Тот кивнул и поднялся:
- Не будем терять времени.
Михаэль считал, что ему везёт в жизни. Вспомнить хотя бы, как он - не нищий, но и не из тех, кого можно назвать зажиточным - уговорил старого Богумила отдать за себя Анхелику. Непросто было, но отец девушки отчего-то поверил, что этот синеглазый юноша лучше кого-либо другого позаботится о его дочери.
И теперь, похоже, снова повезло...
Не случилось бы его рядом, Асен не смог бы спасти любимую.
Они зашли в комнату, где когда-то жила старенькая тётка Анхелики. Асен велел лечь на кровать и снова спросил зачем-то:
- Ты уверен, Михаэль?
- Уверен.
- Ты согласен отдать ей свою жизнь?
- Да, согласен, - Михаэль кивнул и подтвердил. - Всю. Без остатка.
Знахарь присел рядом, внимательно заглянул в глаза.
- Ты так сильно её любишь?
Михаэль задумался лишь на мгновение. Он любил Анхелику, без сомнения, но решился не из любви. Нет. Ведь назвал девушку своей невестой, обещал заботиться, защищать, а значит...
- Кто бы на моём месте поступил иначе?
Этой ночью им спать не довелось: никто не захотел впустить двух грязных бродяг, которым нечем было заплатить за гостеприимство. Мих чувствовал себя виноватым, но его спутник молчал: не спрашивал ни о чём больше и не укорял - шёл из последних сил, опираясь на корявую палку. Торба, в которой осталось лишь несколько бесполезных тряпок, болталась у его бедра. В конце концов старик понял, что ещё немного - и просто свалится в грязь, а потому остановился, положил сумку на сырое бревно вышивкой вверх, уселся на неё. Что-то мешало под одеждой - оказалось, вручённый Михом мешочек, о котором оба успели забыть. Михаэль-старший достал его, тряхнул - и не услышал звона, лишь какой-то негромкий перестук. И тогда развязал тесьму.
- Что это? - на ладонь из мешочка высыпалось несколько белых шариков, но подслеповатые глаза в сумерках видели совсем плохо, и старик не мог понять, что же это такое. - Бусины?
- Жемчуг, - едва слышно ответил мальчик.
Подумать только... сколько всего вкусного можно было купить! Да что там еда -оплатить лучшие комнаты и сидеть в уюте, грея кости перед очагом!
"А наутро нас бы нашли с перерезанными глотками, а то и вовсе не нашли бы. Опасно в нищенской суме иметь такое богатство", - дед вздохнул и сунул мешочек своему спутнику.
- Забери да спрячь.
А сам ссутулился, упёршись руками на клюку, прикрыл глаза.
В роще было тихо, и хотя от Коморцев отошли недалеко - ни криков не слышно, ни другого шума. Только шелестит в листве то ли ветер, то ли пичужка неуснувшая, то ли мелкий ночной хищник. Под кустом недовольно захрюкал ёжик, а над головой мелькнул чёрный силуэт летучей мыши.
Мих устроился рядом, на брёвнышке, сперва сидел тихонько, а потом послышались сдавленные всхлипывания.
- Ну что ты как девчонка! - проворчал Михаэль-старший.
В ответ мальчик разревелся по-настоящему, да так горько, что старику стало его жаль. Приобняв Миха за плечи, он пытался его успокоить, как умел - положил ладонь на макушку, растрепал волосы.
- Тише ты, тише. Слезами делу не поможешь, правда?
Мих плакал, закрыв лицо ладонями, и долго не мог успокоиться. А старик сидел рядом, зябко съёжившись, и думал о том, что совершенно некстати будет теперь заболеть да слечь. От сырости крутило суставы, в желудке было пусто, а до ближайшей деревни - несколько часов ходу. И то - подадут ли путникам хотя бы хлебную краюху или немного медной мелочи на обед? Сказать было сложно, просить милостыню Михаэлью-старшему до сих пор не приходилось, и он по-правде предпочёл бы голодать, чем униженно стоять с протянутой рукой, надеясь на подаяние.