Ближайшие к парижской Префектуре кварталы не пользуются доброй репутацией, как и те, что окружают metropolitan police в Лондоне.
Как и искусство, преступность имеет свои течения, правда, повинующиеся зловещей моде. Во времена, о которых идет речь, самым жестоким считалось преступление, совершенное на улице Пьера Леско. Один несчастный провинциал был там замурован за посредственным барельефом Афродиты.
Слово «замурованный» было у всех на устах. Преступление, вернувшееся к нам из Средневековья, будоражило воображение любителей острых ощущений.
Поль Лабр опять прислушался.
Помимо своей воли он представил себе человека, замурованного в толстой стене башни.
Но эта мысль мгновенно покинула его. Он встал, подбежал к двери и вновь открыл ее. По винтовой лестнице, как по акустической воронке, вверх поднимался шум из трактира и кабаре вперемешку с резкими гастрономическими ароматами. Скрипели ножи и вилки, звенели тарелки, визжали женщины, ругались и горланили мужчины. В заведениях Буавена все шло нормально. Был самый час пик.
Ничего, кроме шума из трактира, нельзя было расслышать.
Поль Лабр бросил взгляд на дверь рядом, ту, которая располагалась слева от винтовой лестницы. Ничего. Все было тихо, только под дверью виднелась полоска света.
Он вернулся к себе. Как только он зашел в комнату и запер дверь, удары возобновились. Поль опять подошел к окну. Когда он стал его открывать, то заметил, что у него дрожат руки.
Он высунул голову в окно и его взгляд невольно упал на трехэтажный дом, прилегавший к стене сада Префектуры и фасад которого выходил на набережную Орфевр. Было уже совсем темно. На втором этаже горел фонарь, освещавший балкон. У балконного окна, со стороны комнаты, виднелся силуэт молодой женщины. Казалось, что она пристально смотрит на набережную за оградой сада.
– Изоль! – еще раз сказал Поль Лабр.
И в той печали, с которой он произнес это имя, трепетно звучала его огромная любовь, выстраданная в одиночестве!
Если бы вы видели этот женский силуэт, то без сомнения восхитились бы красотой юной особы. У нее была поза тех грациозных, независимых и уверенных в себе женщин, что вправе вызывать восхищение. В игре бликов света угадывались контуры ее прически и необычная элегантность ее тонкой талии; она или ждала кого-то, или предавалась мечтаниям. Иногда она прислонялась к стеклу, видимо, чтобы охладить свой пылающий лоб.
Теперь вся душа Поля отражалась в его взоре. Он уже и не помнил, что отвлекло его от письма.
Неожиданно юная красавица вздрогнула и обернулась, радостно бросилась вперед, с огромной нежностью раскрыв свои объятия.
Сердце Поля готово было вырваться из груди, так сильно оно стучало. Ему показалось, что за гардинами появилась тень мужчины.
Больше он ничего не увидел. В салоне второго этажа погас свет, и до этого прозрачная кисея гардин стала непроницаемой для его взгляда.
Но мужчина появился тут же на балконе третьего этажа. Он зажег сигарету и вернулся в дом.
Красный шарф больше не развевался на решетке балкона.
Поль смотрел на происходящее, как во сне.
В нескольких сантиметрах от его уха, внутри башни, раздался такой сильный удар, что увесистый кусок штукатурки свалился в сад Префектуры.
Поль не обратил на это никакого внимания, потому что взгляд его был по-прежнему прикован к дому, куда стремилась его душа.
По-видимому, это был последний удар. Внутри башни воцарилась тишина.
IV
ЗАСТОЛЬЕ ГОСПОД ПОЛИЦЕЙСКИХ ИНСПЕКТОРОВ
– Ну где же вы! Месье Поль! – крикнула еще раз мадам Суда, встав из-за стола, чтоб постучать в перегородку. – Все господа уже пришли, только вас нет. Приходите хоть поболтать, если вы не желаете ужинать. Это отдалит вас от ваших мрачных мыслей.
Месье Поль не ответил, и мадам Сула вернулась на свое место.
Без нее за столом сидело шесть человек: все инспектора полиции, все люди скромные, уравновешенные. Только месье Мегень был исключением. Правда, он был человеком уравновешенным, как и остальные, но вот со скромностью дело обстояло иначе. У месье Мегеня она просто отсутствовала.
Никто из господ, столовавшихся у мадам Сула, кроме Мегеня, не помышлял о высотах полицейской карьеры. Он, бесспорно, оказался самой яркой личностью в этом мрачном сообществе. И это обстоятельство пробуждало к нему ревностное чувство зависти. Тереза Сула не могла открыто восхищаться им, чтобы не провоцировать недовольство у остальных гостей.
Месье Бадуа отличался усердием и целеустремленностью, месье Шопан был приверженцем традиций, месье Марти постоянно угрожал начальству. Мегень же, представитель новых веяний, был прежде всего увлечен женщинами.
По воскресеньям, когда он надевал свою шикарную шляпу и завязывал по моде свой пышный галстук, многие в Бельвиле и Менильмонтане принимали его за актера из театра Бомарше. По выходным он блистал в своем длинном сюртуке, по-военному убранному в талии. У него была трость и шелковые перчатки. На танцевальных вечерах в Дельта, Монтань-Франсез и в Иль-д'Амур он покорил немало женских сердец.
Как все южане, имеющие кое-какой достаток, высокий статный месье Мегень отличался большой самоуверенностью и самодовольством. Его нельзя было назвать красивым, но он был всегда энергичен, за словом в карман не лез и говорил с типичным южным акцентом. Одним словом, месье Мегень был отличным инспектором полиции.
Шопан не любил его, но считался с ним.
Застолье господ полицейских у мадам Сула проходило всегда тихо, достойно, никто не повышал голоса. Нужно сказать, что отношения между завсегдатаями отличались подчеркнутой вежливостью. И это не случайно, поскольку наше общество зачастую не проявляет уважения к полицейским. И вполне естественно их постоянное стремление обрести его уважение.
Но несмотря ни на что, наперекор всем лишениям, всем унижениям и невзгодам полицейские всегда держат свою марку.
Довольно часто в поношенные сюртуки этих изгоев облачаются неудачники, которым явно не везло в рулетку нашей повседневной жизни. А те, кто еще держатся на плаву и не все проиграли в жизни, приписывают себе вымышленные неудачи и поражения.
С полицейскими обязательно должны случаться какие-нибудь неприятности и несчастья – такова мода.
Вообще об этих людях знают очень мало, и это несмотря на пристальное внимание, граничащее с любопытством, которое они к себе вызывают, несмотря на так называемые разоблачительные статьи и книги, в названии которых всегда присутствует это одновременно манящее и пугающее слово: полиция. Тихая, незаметная часть этих людей прозябает и не желает писать никаких мемуаров; хотя нет ничего лучше исповеди для подозрительных, недоверчивых натур. Как правило, за перо берутся бунтари. Делают это они в двух целях: заполучить читателя или отомстить за себя, возместив тем самым на ком-то свою злопамятность.
Часто их памфлеты очень интересны, но найти их в книжных лавках не так-то просто. Дело в том, что эти опусы по большей части уничтожаются, так как они претендуют на раскрытие секретов. А это кое-кого настораживает и пугает.
Хочу сразу же громогласно заявить, что я никаких тайн и секретов не раскрывал по одной простой причине – мне никогда не удавалось что-либо раскрыть.
Неделями я путешествовал в самых мрачных широтах, присматриваясь, шпионя, выслеживая, унижаясь перед чиновниками мелкими и крупными, поил и кормил перебежчиков, которые сулили мне золотые горы.
И ничего – предатели лгали, верноподданные хранили свои секреты.
Но все же я не зря потратил время в этих удивительных краях, богатых всякой дичью. Настал тот день, когда я столкнулся с самой драматической историей, известной мне с тех пор, как я взялся за перо.