– Ладно, – сказал он, – тогда продолжим о Берте МакГроу, моем уважаемом тесте.
Зиб вдруг блеснула интуицией: «Ты его боишься, да? »
Он отпил «мартини», обдумал ее вопрос и наконец ответил: «Боюсь».
Он совсем не пытался казаться героем, пожалуй, легче будет добиться своего, если он попытается добиться от Зиб жалости и сочувствия. Он уже не раз с успехом использовал этот прием.
– Ты и я, – сказал он, – просто анахронизмы. Мы были воспитаны с верой, что все мужчины – джентльмены, а все женщины – благородные дамы. Никаких обманов, никаких подлостей, никаких ударов ниже пояса, жизнь, где все играют правилам.
Он замолчал, чтобы проверить, как это подействовало. Зиб не была уверена, что правильно поняла мысль Поля, но ей было лестно, что с ней ведут серьезный разговор о серьезных вещах. Редко кто из мужчин так делает. Она и Поль действительно принадлежали к одному кругу, так что с этим она могла согласиться и кивнула: «Продолжай».
– По-моему, сегодняшние дети смотрят на вещи проще нас, – продолжал Поль. – Им прочтут из Матфея: «И поступайте с другими так, как хотели бы вы, чтобы они поступали с вами! », – а они заявляют, что это все бредни, в которые никто давно не верит. Но это не совсем так. Люди, которые на виду, которым мы завидуем, которые, как говорится, добились успеха, на самом деле не всегда руководствуются десятью заповедями, если вообще когда-нибудь их соблюдали.
Зиб показалось, что она поняла.
– Например, твой тесть? – спросила она.
– Именно, Берт – провинциальный деляга, это из-за его происхождения. Он – мастер крутой схватки, а поскольку берет круче остальных, то ему везет.
Зиб с любопытством взглянула на него через стол:
– А тебе нет?
Он пожал плечами, неожиданно поскромнев.
– Я – мелкая сошка, – его усмешка была с приятной грустинкой, – и Патти вынуждена все время меня подталкивать.
«В известном смысле, – подумал он, – я был прав, сказав, что иногда сам задумываюсь, что я за тип. Я был и остаюсь хамелеоном, способным сливаться со своим окружением. Я умен, хорошо знаю технику, – это неудивительно после полученного мной образования, недурен собой, но этим перечень моих достоинств и ограничивается».
Иногда ему казалось, что его личности недостает какого-то важного компонента, может быть какого-то недостатка, и поэтому он так и не стал значительной личностью.
– Мне нравится Патти, – сказала Зиб.
– Желаю удачи, – снова улыбнулся он. – Я не шучу, как тебе может показаться. Меня бы не удивило, если бы Патти решила играть на два фронта. Мужчины ее не слишком интересуют, не исключая и меня. – Помолчав, он добавил: – Это тебя не шокирует?
– Да нет.
– А, эмансипированная женщина!
– Я принимаю вещи такими, как они есть.
Поль подумал, что в феминистках хуже всего то, что они все принимают всерьез и разговаривают одними цитатами
Зиб пригубила свой «мартини» и подняла глаза.
– Я ведь тебя почти не знаю... – она замолчала. – Иногда я сомневаюсь, знаю ли я кого-нибудь вообще. У тебя никогда не бывает такого чувства? Знаешь, как будто ты – никто.
– Очень часто.
Поль показал официанту, что пора нести обед. Если предстоит предстать перед Бертом Макгроу, то стоит подкрепиться.
– То, что ты сказал о Нате... – начала Зиб.
– Я сказал, что он не слишком отличается от Берта Макгроу.
– Что ты имел в виду?
Поль усмехнулся:
– Это фигура с Дикого Запада. Он научился хорошо маскироваться, но все время то тут, то там что-нибудь выглядывает. «Разговаривая со мной, улыбайтесь, чужеземцы!» И тому подобное.
Зиб покачала головой.
– Ты ошибаешься. Я тебе это уже говорила. Он ягненок, и я была бы рада, если б это было не так. – В душе она сказала себе: «Тогда мне не нужны были бы ни ты, ни кто-либо другой. Так что в определенном смысле Нат сам виноват». – Эта мысль ее хоть немного утешала.
– Ласточка моя, – сказал Поль, – я тебе кое-что скажу. Смотри, не зайди с ним однажды слишком далеко. Смотри. А теперь давай поедим. Мне нужно успеть на высочайшую аудиенцию.
Когда Макгроу вошел в ресторан Мартина, Патти сидела за столиком на двоих. Мартин лично встретил его, предложил меню и проводил через зал к дочери. Макгроу наклонился и поцеловал дочь, причем не в щеку, а прямо в губы; для Макгроу поцелуй был поцелуем, а не каким-то символическим жестом.
Он сел. Его уже ожидала порция виски, как всегда, изрядная порция бурбона со льдом. Пригубив, он вздохнул и улыбнулся дочери: — Твое здоровье, лапушка.