Она помолчала.
– И что, вы думаете, мог ответить Поль?
Она снова помолчала, потом сама ответила:
– Что у нас с вами тоже рыльце в пушку. Лишь бы не тонуть одному. Я Поля знаю.
Их окружала тишина, и время словно остановилось.
– Не знаю, – ответил Нат, но он знал.
«Я Поля знаю», – к этому утверждению он мог присоединиться.
– Я плохо разбираюсь в людях, – сказал он, – Зачем осуждать, пока не доказана вина?
Патти покачала головой, решительно вздернула подбородок.
– Если все было так, – сказала она, – отца убил он, – Ее руки в ладонях Ната забила дрожь. – И если мне представится такая возможность, – продолжала она, – я убью Поля, Господь свидетель.
Нат тут же начал:
– Патти... – но запнулся.
Браун кричал в телефон:
– Вы в этом уверены? Черт побери, так убедитесь!
Он обратился к Гиддингсу и пожарным:
– Он думает, что лифт дошел до них. Думает! – И снова закричал в трубку. – Это точно? Да, мистер губернатор? Охренеть можно!
Пауза.
– Да, губернатор! Останусь на связи.
Он прикрыл трубку рукой:
– Лифт наверху. Они пытаются открыть двери. Что вы на это скажете?
Он через весь трейлер взглянул на Ната:
– Теперь можем забыть эти глупости со спасательным тросом.
Нат задумался. Наконец-то речь идет о вещах, о которых он может судить со всей ответственностью.
– Нет, – сказал он. – Если лифт на ходу, отлично. Но на всякий случай оставим запасный выход.
21
Первыми не выдержали жара окна на северо-западной стороне шестьдесят второго этажа. Тяжелые обломки закаленного дымчатого стекла отлетели от Башни, как при взрыве, сосульками засверкали в долгом падении и разбились на площади. Толпа охнула, раздались крики.
- Подвиньте барьеры подальше, – заорал сержант. – Назад, черт побери, назад!
Постовой Шэннон провел рукой по лицу и, не веря своим глазам, уставился на кровь, растекавшуюся по его ладони и капавшую между пальцев.
Барнс выхватил носовой платок, свернув, приложил его к длинной, чистой ране:
– Прижми как следует, Майк, и давай к санитарной машине. Придется зашивать.
– Как думаешь, – спросил неисправимый Шэннон, – светит мне медаль за ранение, Фрэнк? Я всю жизнь хотел стать раненым героем.
– Значит, твоя мечта сбылась.
Барнс начал оттеснять толпу от вероятного места падения осколков.
Лозунги на площади исчезли, но изуродованное сооружение предоставило преподобному Джо Уиллу Томасу повод для проповеди.
– Это воля господня! – Вещал он своим библейским голосом. – Это воздаяние за прегрешения и гордыню, которые идут бок о бок. Это новые Содом и Гоморра! Содом и Гоморра, говорю я вам.
Нашлись и такие, кому это сравнение показалось подходящим.
Над площадью летал пепел. Лужи на мостовой превратились в озера, поверхность которых была черной от сажи.
Высоко, невероятно высоко от сияющей Башни поднимался столб дыма. Ниже, по другую сторону здания, клубился другой и, подгоняемый ветром, огибал всю Башню, как гигантский удав.
Из дверей вестибюля тоже валил дым, но уже не такой густой. Многие в толпе думали, что пожар локализован. Но это было не так.
– Рано или поздно, – сказал служащий страховой компании с Пайн-стрит, – это должно было случиться. Я не хочу, чтобы на меня ссылались, но это так. И слава Богу, что нас это не касается.
– Им придется поднять ставки.
Служащий кивнул:
– Это несомненно. Убытки нужно компенсировать.
– А что с людьми там, наверху?
– Это хороший вопрос, – ответил служащий. – Но ответа я не знаю. Мы страхуем вещи, а не людей.
22
17.32 — 17.43
Канцелярия банкетного зала снова превратилась в командный пункт, командующим в котором был губернатор.
– Какова вместимость лифта? Максимальная? Даже с перегрузкой?
Бен Колдуэлл ответил:
– Считается, что он берет пятьдесят пять человек. Но, возможно, туда втиснется еще с десяток.
– Втиснется, – решил губернатор, помолчал, потом невесело улыбнулся. – По традиции, первыми идут женщины и дети. Надеюсь, никому не кажется, что об этой традиции нужно забыть?
– Мне, – сказала Бет.
Наступила тишина.
– Вы – выдающиеся люди, – продолжала она. – Вас нужно сохранить. Бросьте ваши глупые рыцарские замашки и смотрите на вещи реально.
Гровер Фрэзи произнес:
– Слушайте! Слушайте!
– Заткнитесь, Гровер! – одернул его губернатор. В его голосе звучала ярость.
Сенатор Петерс сказал: