Из толпы за спиной Кэрри Уайкоффа раздалось тихое злое ворчанье.
– Только потише, Кэрри, – сказал Боб Рамсей, который протолкался через толпу и теперь высился за Кэрри Уайкоффом:
– Потише, я вам говорю, мы сделали все, что могли, а теперь..
– Черта лысого вы делали! Эту херню оставьте для своих избирателей, но не для нас. Мы – здесь – сейчас – погибаем, ясно вам? А кто в этом виноват? Я хочу знать! Кто?
– Боюсь, что каждый из нас не без греха. – Голос сенатора Петерса перекрыл его визг и привлек общее внимание.
Сенатор остановился напротив Уайкоффа и выдержал паузу:
– Сколько я вас знаю, Кэрри, у вас всегда было вопросов больше, чем крыс на помойке. Но чертовски редко вы могли найти на них ответ, только поднимали крик. Вам осталось только обмочить штаны, потому что все остальные дурацкие реакции вы уже продемонстрировали.
Кэрри задохнулся от ярости:
– Вы не смеете так со мной разговаривать!
– Объясните мне почему? – сенатор усмехнулся. Эту усмешку нельзя было назвать приятной. – По вашим меркам я старик, но пусть это вам не мешает, если вы собираетесь пустить в ход кулаки. В тех краях, где я вырос, с таким слабаком, как вы, справился бы и ребенок.
Кэрри умолк в нерешительности.
– А вы, остальные, – продолжал сенатор, – осадите назад. Губернатор хочет объяснить вам, что нужно делать, так слушайте, черт вас возьми!
Губернатор вдруг рассмеялся.
– Я все уже сказал, – ответил он и показал: – Взгляните!
Все обернулись. Со стороны выбитых окон приближался вертолет, и раскатистый рев его двигателей с каждой секундой становился все громче.
В вертолете Кронски говорил себе: «Господи, в этом чудовище можно просидеть всю жизнь и так и не научиться держаться на ногах. Корабли, даже маленькие, даже в штормовом море раскачиваются в каком-то ритме. Но этот вертолет только болтается и подпрыгивает, и как этот чертов сержант представляет, что он, Кронски, умудрится куда-нибудь попасть; а тем более в те окна, один Бог знает».
И его желудок болтался и подпрыгивал, и Кронски глотал, глотал, глотал слюну и глубоко вдыхал свежий воздух.
Он уже видел в окнах лица, которые смотрели на вертолет, как на чудо.
Пилот взглянул на Кронски. В глазах его был вопрос.
– Ближе, – заорал Кронски, – ближе, черт побери!
Он молил Бога, чтобы ему удался первый же выстрел и он мог бы вернуться на твердую землю или хотя бы на твердую крышу Торгового центра.
Пилот кивнул, шевельнул ручку управления, как будто она была такой хрупкой, что могла сломаться у него в руке.
Башня поплыла в их сторону. Лица внутри стали отчетливей. Качка и вибрация усилились.
– Ближе нельзя, – крикнул пилот. – Стреляй отсюда.
Люди внутри зашевелились, отбежали в сторону. Какой-то огромный детина – это был шеф пожарной охраны – подгонял их, размахивая руками.
Кронски установил пушку и попытался прицелиться. В прицеле мелькали то сверкающий шпиль башни, то ряды нетронутых окон ниже банкетного зала. «Да, ну и в дерьмо же он влип! »
Он напряг голос и заорал изо всех сил:
– Какого хрена, ты что, не можешь не дергаться?
Из зала было видно напряженное лицо Кронски. Наконец пушка выстрелила. В жутком реве моторов выстрел не был слышен, но тонкую стрелу гарпуна все увидели сразу. Он влетел в окно, ударился о противоположную стену и, сверкая, отлетел на пол.
Шеф пожарной охраны и несколько официантов бросились и крепко ухватили гарпун и линь.
Вертолет закачался и начал удаляться, на ходу распуская линь.
Кто-то завизжал. Пример оказался заразительным.
29
18.41 — 19.02
Постовой Шэннон с четырьмя швами под свежей повязкой на лице уже снова стоял с Барнсом у барьеров.
– Мне доводилось читать про такое, – сказал Шэннон, но мог бы ты поверить, что однажды увидишь это собственными глазами?
Он обвел широким жестом площадь, паутину шлангов, мечущихся пожарных, дым, валивший из разбитых окон на фасаде здания, столб дыма у вершины Башни и высоко в небе вертолет, казавшийся рядом с гигантским зданием невероятно крохотным.
– Ах ты, ирландская гиена, – сказал Барнс, но в его голосе не было злобы.
– Да, недурной костерок, – сказал Шэннон, – в самом деле. – Он помолчал. – Ну да, Фрэнк, я знаю, что это звучит кровожадно, но это факт. Почему всегда сбегается столько людей? Потому что этот огромный костер возбуждает, потому что тут попахивает адским пламенем.