Тогда мама зашла ко мне вечером еще на исходе марта. Никитка, вот и снова Пасха наступает, очень тебя прошу - не ругайся с Варей, не обижай ее...
Мама, Варя обижает меня, а не я ее.
Никита, послушай меня, я измучилась смотреть на ваши дрязги, пойди хотя бы сейчас на компромисс, выстой всенощную с нами, ради сестры, ведь ты ее любишь...
Мама, ну пожалуйста, я не высыпаюсь, и провести ночь на ногах нет сил, я засну и упаду, да и Варе покажется мой приход в церковь чистой формальностью... Она не поймет, не оценит, а главное - ей это не надо. Совсем не надо.
Никита, скажи, ты что никак не веришь?
Я верю, мама, ты же это хорошо знаешь, но я не Варькиной веры...
Какой же ты тогда веры?
Своей, мама, я не могу лгать и Варе не нужна эта ложь. Она хочет, чтобы я смирился, а я упрямый. Не дождется!
Это та девушка на тебя влияет в таком духе?
Мама, какая девушка, я не рассказываю ничего, потому что ничего нет, а не для того, чтобы скрывать, нет у меня девушки, тем более татарки, с которой я элементарно не смогу поговорить!
Но мама мне все равно не верила. В итоге на пасхальную службу я опять не пошел, посвятив свободное время чистописанию, приучая свою руку к арабской вязи. Завел себе обычную тетрадку и строка за строкой рисовал. Именно рисовал, потому что буквы эти напоминали невесомых тонкокрылых птиц, они не пишутся, а изображаются. Одна была скандинавской руной, одна - свернувшейся коброй, любопытно поднявшей голову на длинной шее, одна вообще была кружочком, одна - палочкой с точечкой, и все равно они казались мне одинаковыми. Я плутал среди букв словно в жутких тропических зарослях, я ничего не понимал, зачем вообще в моем рюкзаке оказалась эта книга и как ее читать в противоположную сторону...
Но каллиграфией лучше заниматься на больших листах бумаги особой тушью и маленькой кисточкой. Хотя раскладывать их в моей комнате оказалось негде. Поразмыслив, я перешел в большую - комнату родителей. Там на полу помещались все листы, я их перенес и стал вырисовывать арабские буквы, опустившись на колени. Со стороны это напоминало сакральный ритуал, да, так оно и было, я самозабвенно рисовал, не подозревая, насколько быстро летит время...
Всенощная закончилась, мама, папа и Варька вернулись домой, но я ничего не слышал. Отворилась дверь - и они увидели меня, склонившегося над белыми листами с красивыми лебедями арабских буковок. Я ожидал скандала, криков Варьки, но меня встретило молчание: они устали, были сонные и ничегошеньки не понимали. Мигом убрав рисунки, я выскочил из комнаты, помыл руки и лег спать.
Я стал постмодернистом, скажу им завтра утром, перешел с конкретных предметов на абстрактные символы различных алфавитов. От тайского до иврита, включая пиктографию черноногих индейцев, так что выбор арабской каллиграфии в общем-то случаен и ничего не значит. Модерн - дело заковыристое...
Обычно в такие ночи не засыпаешь долго, ворочаешься, но я заснул и увидел очень старый сон. Он часто мне снился на протяжении многих лет, почти все тот же, лишь иногда добавлялись новые детали. Будто я иду один, летом, после дождя, по дорожке к озеру Кабаны. Мелькают дома, деревья, но озера все нет и нет, хотя я знаю, что оно совсем близко. Наконец оказываюсь перед озером, которое не похоже само на себя. Вместо привычной мутной илистой водицы сверкает чистая, прозрачная гладь, словно выплеснутая откуда-то из кристального родника. В ней отражается солнце, глаза слепят блики, и я подхожу к воде, чтобы намочить руки. Но я становлюсь каким-то иным, не тем, кем был до озера, это и не видно, и, тем не менее понятно. Я - другой, не надо притворяться, играя чужую роль, свободен, открыт, честен, кажется, что вся прежняя ложная жизнь мне снится, а настоящая здесь, у берега чистого сверкающего озера...
Проснувшись, я понял, что ничего не стану объяснять. Это бессмысленно. Надо только перехитрить Варьку, чтобы она ни о чем не догадалась. Мне казалось, будто сестра сможет вмешаться в мою жизнь и устроить братцу какую-нибудь пакость. Ну, корейского мини-свина подарит, ну перестанет разговаривать, но не убьет же! Тогда среди русской интеллигенции - в том числе и в Татарстане - всходили колючие ростки антимусульманских настроений. Я представлял их в виде маленьких игольчатых кактусов, из которых, если умело поливать и подкармливать, вырастают чудовищные ядовитые заборы. Они полагали, что дают соразмерный ответ нарастающему татарскому сепаратизму, и объединили несколько самых одиозных православных приходов в конспиративное общество. Формально его не было, реально оно действовало, подогреваемое татарскими скандалами - из-за латиницы, из-за вкладышей в паспорт...
Русские вели себя кошмарно, я это знал, и татары были не лучше, но даже представить себе, что мне будет угрожать не кто-нибудь, а сестра, было почти невозможно. Тем более я был влюблен, многое виделось мне в розовом свете, да и времени посидеть-подумать у меня не оставалось. Разумеется, до меня доносились тихие "звоночки" - предупреждения о том, что с Варькой не все так гладко и ровно, как поначалу казалось, и надо бы насторожиться. Но, повторяю, в тех условиях я оказался глухим и слепым.
Лишь тогда я начал беспокоиться и за себя. Наш арабист иногда рассказывал про всякие восточные странности - вернее, странностями это считалось с европейской стороны. Студентов почему-то очень интересовали талисманы, может, потому что они вновь входили в моду, и расспрашивали, как уберечься от укуса змеи или от скорпионов. Наслушавшись всего этого, я захотел обзавестись каким-нибудь талисманом, понимая, что Варька намного ядовитее всех змей мира. Преподаватель пообещал отдать один свой браслет наиболее преуспевшему в языке, подведя итоги контрольной. Удивительно, но он подарил браслет мне - за усердие и хороший почерк, хотя я присоединился к группе позже, даже, как казалось, отставал. Нацепив на запястье широкий деревянный браслет, я ничего не почувствовал, но все же поверил в его защиту. Браслет был склеен из двух половинок, внутри полый - в полостях лежали микроскопические кусочки пергамента с отрывками из Корана. Мало ли что, пригодиться - подумал я.
Вечером я отправился в семейство Вафиных. Жили они в старой Казани, в доме середины 19 века. Часть его занимали какие-то конторы, а сзади располагались квартиры, причудливо нарезанные из когда-то просторных апартаментов. Я зашел в парадное и обомлел. Широкую лестницу украшала прекрасная решетка с драконом! Дракон был изумительный, длинный, ощеренный, крылатый, с причудливо изогнутым тонким хвостом.
Вот так чудо Дилин дом! Я позвонил в дверь. Мне открыла Диля.
Ну, дракончик наш вам понравился?
Еще бы! Красавец! Я как-нибудь приду, вырву решеточку на память.
Увы, это невозможно: уже пробовали, все зубья поломали, даже не пытайтесь! Джилас просто так кому попало в лапы не дается!