– Ну…
– У нас нравственные обязательства перед Ирландией, – уверенно проговорил Эдвард. – Наш долг в том, чтобы искупить прежние грехи и улучшить нынешнее состояние страны. Ирландским секретным обществам бесполезно требовать независимость. Неоспоримый факт состоит в том, что без помощи Англии ирландцы будет голодать, а Ирландия одичает.
– Но, Эдвард, – возразила я, – конечно, понимаю, что я – невежественная чужестранка, но разве ирландцы и без того не голодали, а Ирландия – эта часть Ирландии – не имеет дикий вид?
– В противоположность бытующему в Ирландии мнению Англия много сделала, чтобы помочь Ирландии во время голода, хотя я и согласен с тем, что этого было недостаточно. Мы должны найти способ предотвращать эти периодические случаи голода, но это невозможно сделать, пока сельское население зависит исключительно от такого уязвимого источника питания, как картофель. Если дать им стимул экспериментировать с новыми культурами, а не просто высаживать из года в год ряды картофеля… – Он принялся говорить о земельной реформе. – Дать крестьянам больше прав на их землю… в настоящее время у них нет стимула к ее улучшению… после голода я экспериментировал – дал моему лучшему арендатору свободу рук на пятьдесят лет… удивительно, как он изменился внешне, получив право собственности, но такая свобода рук почти неизвестна в Ирландии – вначале она не дает никаких прибылей землевладельцу, но в длительной перспективе…
Пока он говорил, я разглядела самую тайную причину его привязанности к Кашельмаре. Это имение стало для него вызовом. Я так хорошо представляла его в более молодые годы, когда он, устав от проблем, которые не востребовали всех его способностей, искал новые миры, чтобы покорить их, а потом увидел свое имение после голода в разрухе, опустошенное и, казалось, не подлежащее восстановлению.
А мы тем временем свернули с дороги, экипаж проехал в ворота и дальше по длинной, петляющей дорожке.
– А вот и мой дом, – сказал наконец Эдвард, у которого загорелись глаза.
Я увидела старомодное сооружение, простое до строгости, но если кто любит архитектуру прошлых лет, то его бы такой дом, вероятно, вполне устроил своим видом. Лично мне нравится, чтобы было немного готики, но мои вкусы в архитектуре все же обычно шли в русле последней моды.
– Белые дома всегда очень элегантно выглядят, – пробормотала я; мне хотелось быть искренней, но я не могла не видеть, как элегантность теряется в сорняках на дорожке и щербатых каменных ступеньках.
Я вспомнила Вудхаммер, идеально сохранившийся и хорошо содержавшийся, и подумала, что два этих дома персонифицируют разницу между Англией и Ирландией: первая – богатая и удобная, а вторая – в шрамах прошлой трагедии и пребывающая в небрежении.
– За домом, наверное, какой-нибудь хороший сад? – поинтересовалась я за неимением других тем.
– Нет, ирландцы не верят в сады, – с радостным видом ответил Эдвард. – Там есть газон, а во времена моего отца рос кустарник, но я его выкорчевал, чтобы выращивать овощи. Здесь, видишь ли, нужно использовать каждый квадратный дюйм орошаемой земли.
Удивительно, неужели я могла думать о нем как об англичанине? Ни один англичанин никогда не стал бы корчевать кустарник.
– Уверен, ты вскоре будешь чувствовать себя здесь как дома, – добавил он, но я ни разу в жизни еще не чувствовала себя такой чуждой всему, что видела вокруг, даже Англия задним умом стала казаться уютной и знакомой, как Америка.
Однако в девятнадцать лет легко приспосабливаешься к новому, и я была полна решимости считать Кашельмару приятным местом для посещений, хотя про себя и благодарила Бога, что мне не придется жить здесь двенадцать месяцев в году. Моим благим намерениям способствовали слуги, которые были искренне нам рады. Большинство из них почти не говорили по-английски, так что общение было практически невозможно, – я быстро оставила все попытки объяснить горничным смысл слов «пыльный» и «грязь», – но они улыбались с такой готовностью и казались исполнены доброжелательства, так что я прощала им все, кроме грелки, которая текла у меня в постели. Но даже Хейс, дворецкий, объяснил течь с таким пылким воображением, что очаровал меня, и я смирила нрав. У меня случались долгие разговоры с Хейсом и его женой, которая исполняла роль экономки, не только потому, что они были единственными людьми в доме, говорившими на приемлемом английском, – они еще утверждали, что в восторге от американского произношения. Проведя несколько месяцев среди англичан, которые были так добры, что не пеняли мне на дефекты речи, я с удовольствием выслушивала подобные комплименты.