Михаил Поджарский
Башня высотой до неба
Было это много тысяч лет назад в земле Сеннаар[1]. Жил там некий человек. Он носил имя Игихуль[2], ибо его правый глаз был покрыт бельмом и гноился. Этот изъян появился в детстве, после того, как его жестоко избил отец за отказ работать на ячменном поле.
Игихуль был тщедушен, сутул, ростом всего в три локтя и восемнадцать пальцев[3]. Его рано облысевший череп, торчащие уши, большие редкие зубы в купе с испорченным глазом у тех, кто видел его впервые, вызывали оторопь.
Друзей у Игихуля не было. В молодости ему удалось жениться, но тот брак был недолгим. Жена, не выдержав унижений и его неутолимой похоти, сбежала с каким-то торговцем. Он погнался было за ней, но был избит тем торговцем, да так, что чудом выжил.
Он всё время рыскал в поисках какого-нибудь дела, в котором что-то строилось, и лучше, если при участии множества народу. Когда такое находилось — будь то рытьё канала, или строительство храма в честь бога Димузи[4] — он сразу умудрялся стать во главе. При этом он был неудержим: носился взад-вперёд, распоряжался, кричал, командовал. В его уцелевшем глазу непременно горел огонь, который, окружавшие его, считали адовым.
Сам он ни к чему не прилагал своих рук: не рыл землю, не месил глину, не делал кирпичи, не топил смолу. Вместо этого помыкал другими: говорил каждому, что тот должен делать, убеждал, доказывал, угрожал, запугивал.
В день, когда заканчивалось такое предприятие, Игихуль был доволен. На его лице появлялось выражение, которое можно было истолковать, как улыбку. Но уже на следующее утро возвращалось свойственное ему дурное настроение. Он принимался носиться по улицам, что-то бормоча и бросая на прохожих свирепые взгляды. При виде его мужчины уступали дорогу, женщины, закрыв лица, отворачивались, дети с визгом разбегались, вьючные ослы, громогласно ревя, упирались ногами и отказывались идти в сторону, откуда доносилось бормотание.
Однажды случилось такое, что в городе долге время ничего не строилось. Игихуль много дней без дела носился по улицам, заглядывал на базар, в храмы, бегал по берегу реки. Состояние его становилось всё более мрачным. Вскоре его ажитация сменилось вялостью. Он перестал есть. Его видели то тут, то там сидящим на земле и глядящим перед собой недвижным взглядом, словно его душу похитил демон, оставив лишь безучастное тело.
В один из дней соседи Игихуля, не увидев, чтобы тот выходил из своего дома, встревожились. За долгие годы такое произошло впервые. И на следующий день никто не увидел Игихуля. Только к вечеру третьего дня соседские мужчины, подстрекаемые своими жёнами, вооружившись мотыгами, решились войти в его убогую лачугу. Осторожно они открыли дверь, висевшую на кожаных петлях, и, ожидая наихудшего, вошли внутрь. Однако их ждало разочарование — жилище, в котором утварью служили только несколько протёртых овечьих шкур и два щерблённых горшка, было пусто.
Наутро весь город облетела новость: Игихуль пропал! Не то, чтобы жители сожалели о том, чьим именем пугали детишек. Но событие это было достойно обсуждения. Чего только не говорили! И что Игихуль стал во главе банды кровожадных разбойников и теперь всем надо бояться набегов, насилий и убийств. И что Игихуль превратился в бешеного пса и теперь нападает на путников, отваживающихся в ночное время выйти на дорогу, ведущую в Борсиппу (даже находились люди якобы покусанные им!). И что Игихуль стал злобным диббуком, который вселяется в людей, чтобы пожирать их души.
Пропажа Игихуля обсуждалась повсеместно: в крестьянских семьях, среди жрецов, на базаре, во дворце правителя-лугаля[5]. Поначалу его вспоминали с теми чувствами, которые он обычно вызывал — неприязнью и отвращением. Но время шло, былое забывалось, Игихуль постепенно превращался в предание. И вот уже, сидя у семейного очага, взрослые рассказывали детям истории, где главным героем был «наш Игихуль», который совершал невообразимые поступки: побеждал лихих врагов, погибал и пробуждался от смерти, строил дворцы и храмы. Ему даже приписывали строительство самого их города.
За всеми этими разговорами горожане не заметили одного обстоятельства. Со времени исчезновения Игихуля в городе не был построен ни один канал, ни один храм, ни одна новая дорога. Нет, попытки строительства были. Горожане собирались в месте предполагаемого строительства и принимались за работу. Но предприятие это, едва начавшись, тут же прекращалась, уступая место ожесточённым спорам о том, что и как надо делать и кто чем должен заниматься. Уже через короткое время, обозлённые строители, окончательно разругавшись, а то и передравшись, изрыгая в адрес друг друга проклятия, разбредались по домам.
Двадцать четыре луны сменилось на небе, когда однажды под вечер город облетело известие: в доме Игихуля кто-то есть! Не успело рассвести, как, несмотря на холодный ветер и моросящий дождь, у стен старой лачуги собралась немалая толпа зевак. Тот, кто был внутри неё, долго не подавал никаких признаков. Некоторые смеливцы, снедаемые нетерпением, стали обсуждать вопрос: а не войти ли внутрь и не посмотреть, есть ли там кто, и если есть, то кто он такой? И вот, когда самый храбрый из них, крепко сжимая в руках большую палку, подступил к самой двери, оная вдруг распахнулась и на пороге показалась некая фигура.
Толпа, как один, отшатнулась, причём храбрец оказался в самых задних её рядах. Первый испуганный вздох толпы сменился гробовым её молчанием, которое продолжалось довольно долго, ибо загадочная фигура оставалась недвижной и не издавала никаких звуков. В толпе стали шептаться: «Это он!» — «Да нет, какой же это он! Он ниже ростом», — «А я тебе говорю, это он! Видишь, как голову держит? Будто сожрать кого хочет». Лица пришельца было не разобрать — он с головой был замотан в сильно потрёпанное чудное на вид одеяние, незнакомое в этих краях. В толпе стали носиться предположения, почему пришелец не хочет явить им своё обличие: «Игихуль стал ещё более уродлив и страшиться показать лицо», — «Да не Игихуль это, говорю тебе! Это демон и голова у него шакалья!» — «Да тихо вы! Это сам Азазель! Сейчас схватит кого-нибудь, да утащит!» — «Тупицы вы все! Холодно же, дождь идёт — вот он и замотался, чтоб не простыть».
Вдруг фигура шевельнулась и переступила порог. Толпа, издав громкий вскрик, отпрянула назад. Постояв пару мгновений, как бы в раздумье, пришелец двинулся вперёд. Толпа раздалась так, чтобы пришелец мог идти, никого не задевая. Он, не спеша, шёл сквозь толпу, которая поспешно расступалась перед ним и не менее скоро смыкалась за его спиной, образуя вокруг него пустоту. По-прежнему было непонятно, кто же скрывается под странной одеждой. Только когда некий паренёк замешкался убраться с дороги, пришелец отвернул накидку и на разиню свирепо глянул налитый кровью левый глаз.
Пришелец, пройдя насквозь толпу любопытных, вдруг ускорил шаг и быстро, а затем и вовсе бегом, направился к центру города, туда, где на холме виднелась крыша дворца лугаля. Зеваки ринулись за ним, оставаясь, впрочем, на некотором расстоянии.
Стража, охранявшая дворцовые ворота, наблюдала странное явление. Вначале из ненастной мглы, в которую были погружены городские недра, до них донёсся приглушённый рокот. Очнувшись от утренней дрёмы, блюстители вскочили на ноги и схватились за копья. Вскоре они разглядели бегущего в их сторону странного человека, облачённого в невиданную в этих краях хламиду. Вслед за ним показалось множество бегущих людей. Стражники устрашились: а не враги ли это внезапно подкрались и теперь бегут, чтобы, захватив дворец, предать его разграблению? Но нет, среди бегущих были женщины и дети, никто из них не был вооружён, если не считать некоего верзилу, несущего в руках большую палку.
Между тем, странный человек, возглавлявший процессию, не добежав до странников двух саженей, вдруг замер, как вкопанный. Бежавшая за ним толпа тоже встала, причём получилась куча-мала, ибо задние, не видя манёвра их предводителя, пытались продолжить бег, в то время как передние уже остановились.
Выждав некоторое время, пришелец откинул с головы накидку и, глядя на обративших в его сторону копья стражников, сказал громким визгливым голосом: