Яфе никогда не вникал в догматы собственной веры, но, занявшись по воле судьбы верой хансиров, пришел к выводу, что она путана, неумна и нелепа. История же равноапостольной Циалы казалась молодому атэву самой глупой из всего, что он прочел до сих пор. Яфе собрался отнести увесистый том в библиотеку и, благо дневная жара отступала, вернуться к Дженнаху, но не успел. Главный калкс призвал его к себе, и принц, в чьей душе подняла голову безумная надежда на избавление, поспешил на зов.
Старший хансир, седой, с отечным лицом, сидел за столом. Рядом застыл, опустив голову, какой-то молодой инок. Яфе до сих пор большинство монахов казались похожими друг на друга, как две пустынные ящерицы. Он узнавал тех, кто его лечил и с кем он так или иначе имел дело, но в целом насельники обители для него сливались в нечто невразумительное в неприличных воину женских балахонах. Не узнал он и этого худенького юношу с лихорадочно блестевшими глазами. Яфе в знак приветствия сложил руки на груди и наклонил голову.
– Ты звал меня, я пришел.
– Садись… – хансир явно замялся, не зная, как к нему обратиться, – наш гость. Разговор будет долгим.
– Я сяду. – Атэв опустился на корточки у стены.
– Мы должны попросить тебя об услуге, но, согласившись, ты подвергнешь себя опасности.
– Я готов. – Он с трудом не выказал своей радости: неужели его попросят покинуть обитель?! Даже если его попробуют передать брату его отца – еще неизвестно, чья возьмет. Он или вырвется – или умрет, как мужчина.
– Я готов, – повторил Яфе.
– Знаешь ли ты о нашей вере, гость?
– Я читаю ваши книги. Многое мне непонятно, но я знаю, что вы думаете о том, что утекло.
– Это хорошо, – старший явно волновался и не знал, с чего начать, – очень хорошо, что ты пытаешься понять. Ты помнишь, почему калиф Майхуб позволил нам построить обитель?
– В день, когда я взял первую женщину, мой отец, да будет он счастлив любовью звездных дев, рассказал мне о клятве Льва и Волка и о том, что вы храните великие Знания, которые в Год Беды укажут путь.
– Яфе, сын Усмана, – голос хансира дрогнул, – Год Беды скоро наступит.
– Во имя меча Баадука, – Яфе вскочил, – может ли быть такое?!
– Может. Нам явлены неопровержимые доказательства, что грядет битва Добра и Зла. Мы не вправе тебя ни о чем просить, но мне было откровение свыше, что я должен вручить меч и посох одному из земных владык. Я был слишком скуден умом, чтобы понять сказанное. И тогда Святой Эрасти послал видение иноку Николаю. В том видении Николай предстал Посохом, а ты – Мечом, и вы пришли на помощь горбуну в красном одеянии Волингов.
Сейчас Арцией правит последний потомок Рене Арроя. Его имя Александр Тагэре, и он горбат. Согласен ли ты вместе с братом Николаем отправиться на помощь королю Александру? Мы можем тебя лишь просить…
Согласен ли он?! Вырваться из заточения, мчаться в бой, исполнить древнюю клятву, стать тем, к кому обращалось завещание великого Майхуба?!
Яфе коснулся глаз ладонью:
– Да будут мои зрачки цветами, на которые ступят твои ноги. Я стану мечом для рожденного горбатым! И да не развяжется завязанное.
То, что доносили о войсках Тартю, не внушало никаких опасений и именно поэтому ужасно не нравилось Луи Трюэлю. Мирно почивший прошлой осенью граф Обен научил старшего внука многому. В том числе и тому, что трус должен быть трусом, дурак дураком, ханжа ханжой. Если жабы начинают летать, рыбы разговаривать, а зайцы рычать на волков – ничего хорошего это не предвещает. А тут еще на Александра, как назло, накатил очередной приступ апатии. После смерти маленького Эдмона и ненамного пережившей единственного сына Жаклин такое случалось, но перед битвой, даже если эта битва с Пьером Тартю, вождь должен быть вождем, а не святым Эпоминондом [9].
Тонкая паутинка коснулась щеки, Луи механически провел рукой по лицу: надо же, он и не заметил, как наступила осень, еще один год на исходе, так и вся жизнь пройдет… Сквозь привычный шум лагеря послышался звонкий тоскливый клич. Журавли прощались с Арцией, четкий клин медленно плыл по синему предвечернему небу. Весной они вернутся, те, кто выживет… Так, и его понесло, видимо, умствования Александра оказались заразными. Луи Трюэль спешился и, бросив поводья оруженосцу, направился к королевской палатке.
– Через пару кварт они будут у нас, – Рафаэль Кэрна тоже шел к Александру, но задержался и, задрав голову, провожал длинношеих птиц, – отдохнут немного, а потом дальше, через Пролив… Я раньше любил их встречать… Проклятый, десять лет прошло… Надо же!
– Ты так и не вернешься?
– Пока отец жив, не вернусь, а потом придется, хотя бы на время… Герцог хочет передать корону брату. Я согласен, куда мне без вас, я теперь совсем арциец. Мирия мне маловата, да и не смогу я с синяками и капустницами ужиться, а гнать их от нас поздно… Правильно твой дед говорил, воюй хоть с Проклятым, хоть с Творцом, только не с клириками.
– Тогда тебе вовсе незачем назад тащиться. Напиши, и хватит.
– Нельзя, у каждой жабы свой хвост. Антонио не станет законным герцогом, пока я не отрекусь в его пользу в главном храме Кер-Эрасти. Причем сначала придется честь по чести принять корону, так как отрекаться может только миропомазанный государь. Бред, конечно, но ничем не лучше вашей привычки обходить женщин или атэвской, где все зависит от предсмертного желания калифа… Так что, если меня здесь не прикончат, хочешь не хочешь поеду в Мирию.
– А с какой стати тебя должны прикончить?
– А я откуда знаю, – пожал плечами Рито, – муторно как-то…
– Жабий хвост! И тебе тоже?!
– Наверное, от Александра заразился, он что-то совсем поплыл…
– Да я не про него, а про себя. Вроде бы все в порядке, все на месте, я двадцать раз проверял, а все равно!
– А вот это мне уже не нравится. Мне вообще многое не нравится.
– Например?
– Сандер мне не нравится, – махнул рукой мириец, – сил нет на него смотреть…
– Мне самому нет сил на себя смотреть, – они и не заметили, как король откинул шелковый полог и присоединился к ним.
– Проклятый тебя побери, Сандер, – откликнулся Рито с нервным смешком, – подкрался, как кошка!
– Ну, извини, – король виновато улыбнулся, – мне что-то на небо поглядеть захотелось.
– Жабий хвост! – скрипнул зубами Луи. – И что это на нас всех нашло?! Когда мы схватились с Раулем, такого не было!
– Стареете, наверное, – предположил Рито.
– Скорее не привыкли, чтоб удача сама в руки плыла, всегда с бою брали, а тут… Неуютно как-то.
– Именно, что неуютно, – Александр рассеянно оглядел золотистые деревья, дальний овраг, шелк небес, прошитый еще одной улетающей стаей, – зачем мы все это делаем, уму непостижимо.
– Что «все»? – не понял Рафаэль.
– Все, – повторил Александр Тагэре, не отрывая взгляда от журавлей, – какое дело этим птицам и этим деревьям, кто победит? Мы будем убивать, нас будут убивать, а зачем? Никому это не нужно. Поль был прав, когда женился и уехал в провинцию, – а мы? Пройдет год или два, «паучата» [10] опять дадут Пьеру деньги, опять найдутся люди, которые за эти деньги придут сюда, чтобы их убили, и при этом убьют кого-то из тех, кто готов умереть, чтобы здесь не было ни Эмраза, ни того, кто его притащит. И опять будет осень и бессмысленная кровь.
– Хватит, – внезапно вспылил Луи Трюэль, – оставь эту фантасмагорию при себе! Мы здесь, потому что к нам заявились с оружием. Тартю – трус и ничтожество, но за ним стоят те, кому мы – кость в горле. Каштанам, может, и наплевать, кто будет под ними ездить, а мне – нет. И если кто-то за ифранские ауры готов рискнуть головой, я ему эту голову сверну. Их никто не звал сюда, Александр, и прекрати забивать себе и нам голову всякой ерундой!