Вероятно, в Олбани всегда будет отель Тэн Эйк. Сейчас они стояли в вестибюле пятого по счету здания с таким названием.
— Ты уезжаешь сегодня, Ховард? — спросила Салли Миттен.
— Да, сегодня, — он воспринимал этот разговор как последнее прощание и пытался говорить бодро. — Мне надо посмотреть, как идут дела в Поукипси. По-моему, вы с Элсмитом тоже собираетесь уезжать?
— Да. Вечером отходит наше судно до Нью-Йорка. Если будет попутный ветер, отплывем не позднее девяти. Это первое в моей жизни путешествие по Гудзону.
— Чем станете заниматься в Нью-Йорке?
— Идут разговоры о том, чтобы сделать дядюшку Хоумера не то графом, не то королем, или что-то в таком духе. Он категорически против. Собирается открыть университет, о чем всю жизнь мечтал. Я же по-прежнему останусь его секретарем. А как твои планы? Вернешься домой и снова станешь сельским джентльменом?
— Разве я не говорил? Хотя вряд ли, последние дни мы оба были слишком заняты. Собираюсь делать карьеру. Помнишь, сколько книг я прочел в лагере? Так вот, это заставило меня задуматься. Триста лет подряд люди жили при одной и той же общественно-политической формации, навязанной прыгунами. По-моему, я неплохо натаскался без запинки произносить слова из всяких словарей, а? Захватчики выбрали такой общественный строй совсем не потому, что беспокоились о нашем благосостоянии. Они пеклись о своем спокойствии, а этот наш… не знаю, как сказать… синтетический феодализм — самая застойная формация в истории. Ведь феодализм не более прогрессивен, чем страдающая артритом змея. И я подумал, что хорошо бы попытаться создать то самое «правительство из народа, с согласия народа и для блага народа». Надо отменить всю классовую структуру, пусть люди становятся товарищами по общему делу, как это было у нас с Лайманом.
— Очень рада. Честно говоря, я побаивалась, что ты снова съедешь в старую колею.
— Я надеялся, что ты одобришь мое решение. Сама знаешь, на что были похожи все эти старые дела. Дикая борьба за власть, постоянные столкновения всяких мелких баронов и маркизов в попытке где-то урвать еще кусочек и удержать на коротком поводке более мелких феодалов. Наверно, помнишь их главный лозунг: штат Йорк для йоркцев, городишко Саратога для саратогцев, деревенька Каттерскилл для каттерскилльцев, или не знаю уж, как их там зовут. А мне хотелось бы увидеть весь континент под управлением народного правительства. Или почти весь, как это некогда было. Возможно, общее правительство когда-нибудь станет управлять целым миром. Разумеется, большинству наших мелких лордов такая идея сильно не понравится. Так что спокойной жизни у меня не предвидится, но такая работа как раз по мне.
— И когда ты собираешься браться за дело?
— Уже взялся. Я успел познакомиться с несколькими парнями, — в основном, они из Организации, — которые думают так же, как я. Мы сформировали Комитет политических объединений штата Йорк. Ну, они избрали меня председателем.
— Это великолепно!
— Наверно, это потому, что я организовывал первое собрание. Я даже произнес речь.
— Вот уж не знала, что ты умеешь произносить речи.
— Никогда раньше не произносил. Сперва стоял там, хлопал глазами и говорил: «А… а… знаете…» — и тому подобное. Ну а потом рассказал им, через какие передряги нам всем пришлось пройти и каким отличным парнем был Максвелл Бодж. Все это они знали не хуже меня. Затем повторил кое-что, вычитанное из книг, и заявил, что если мы не собираемся ничего менять, то можно было с таким же успехом и дальше оставаться под правлением прыгунов. После такой необычной речи парни попытались вынести меня из зала на руках.
— Надо было позволить им сделать это, Ховард!
— Сперва я так и решил. Но одним из тех, кто хотел меня поднять, оказался малыш Фитцмартин, наш электростатический гений — кстати, на самом деле его зовут Мадд. В общем, он не смог удержать на весу причитавшуюся ему часть моих двухсот десяти фунтов и грохнулся на пол. Ну, а я рухнул на него и чуть не придавил беднягу.
— Как жаль, что я всего этого не видела! — расхохоталась Салли Миттен.
Рыцарь тоже вежливо посмеялся, хотя ему вовсе не хотелось этого. Он чувствовал себя взбудораженным, но это было какое-то особое, непривычное возбуждение, которого он прежде никогда не испытывал.
— Похоже, я просто создан для политики, — сказал он. — Черт возьми, каким же невежественным снобом я был! Наверное, сегодня в последний раз надел доспехи. — Он с нежностью похлопал ладонью кленовый лист, выгравированный на нагрудной пластине. — Боюсь, отцу совсем не понравится моя новая программа. Я словно уже слышу его едкие замечания по поводу тех, кто предает свой класс. Но тут уж ничего не поделаешь.
— Ты поедешь на Поле Джонсе?
— Да. Знаешь, моя заплатка на боку уже почти заросла, хотя поверх нее наклеено столько пластыря, что в нем застрянет даже стрела из сверхмощного арбалета. Несладко мне придется, когда настанет время этот пластырь отдирать.
«Ну ладно, — подумал он, — пора и честь знать. Продолжая стоять здесь и болтать ерунду, я только травлю себе душу».
— Думаю, ты мог бы поехать на циклете прыгунов.
— Нет уж, спасибо. До тех пор, пока не научусь управлять этой штукой сам, не стану рисковать собственной шеей из-за молодого бездельника, который уселся за рычаги такой машины только потому, что один раз видел, как это делают другие.
Пора было идти. Но едва он открыл рот, чтобы окончательно попрощаться, как Салли Миттен спросила:
— Как думаешь, ты будешь появляться в Нью-Йорке?
— Конечно. И довольно часто. Ведь я стану политиком.
— Придешь меня повидать?
— Ну… я думаю… наверное, да.
— Можешь и не приходить, если не хочется!
— Нет, я очень хочу. Ты нужна мне больше, чем рыбе нужна вода. Но… видишь ли… в общем, мне кажется… наверно, вы с мсье Ледьяром сами не захотите видеться со мной…
Салли Миттен озадаченно взглянула на сэра Ховарда, а потом расхохоталась.
— Ховард, ты все-таки удивительный болван! У Этьена во Франции милая жена и четверо ребятишек. Он очень предан своей семье. Как только появлялась возможность, он часами рассказывал мне о них. Этьен замечательный парень, для друга он готов пожертвовать последней рубашкой, но Боже, как он мне надоел своими россказнями о дражайшей малютке Жозетте, о восхитительном маленьком Рене, о неповторимой умнице Мамзель, — настоящем чудо-ребенке! Но сильнее всего он доставал меня последние несколько недель в лагере. Все время я только и мечтала, чтобы ты вмешался и прервал его многословные восторги, но ты ни разу этого не сделал!
— Но… но я… Я даже не мог себе представить!
— И ты действительно собирался по этому поводу проститься со мной навсегда? А ведь каждый осенний кленовый лист заставлял меня думать о тебе!
— Ну… раз так… тогда я, конечно, приеду в Нью-Йорк. Боже, какие глупости я говорю! Я думал уехать отсюда через пару недель, но теперь… Черт с ним! Где я могу взять билет на ваше судно? Хотя билетная касса есть прямо в отеле. Надеюсь, они перевозят лошадей. Впрочем, они в любом случае возьмут Пола Джонса, даже если для этого мне придется тайком протащить его на борт в дорожном чемодане! Я вижу, мне придется наверстывать упущенное. Однажды ты сказала, Салли, что у меня неплохие мозги. Конечно, я не такой гений, как твой дядюшка Хоумер. Но полагаю, у меня хватит ума не совершать одну и ту же ошибку дважды. Скажу больше, я уже сейчас вижу, как мы можем должным образом отомстить нашему другу Ледьяру.
— Что ты имеешь в виду, Ховард? Ведь бедный француз ничего плохого не сделал…
— Да нет. Он отличный парень, и всякое такое. Но однажды, — сэр Ховард зловеще ухмыльнулся, — я испытаю огромное удовольствие, загнав его в какой-нибудь угол, чтобы отплатить той же монетой: скормить ему там лошадиную порцию наших семейных воспоминаний.
Зубы инспектора
(Перевод Н. Берденникова)