— По чему угодно! — разрешил Хитафея.
Брат Браун с недовольным видом размахнулся и ударил лопаткой по чешуйчатому бедру.
— Я даже ничего не почувствовал, — сказал Хитафея. — Вы специально меня жалеете. Я могу обидеться.
Брат Браун покачал головой:
— С таким же успехом можно стрелять в слона из пневматической винтовки.
Фитцджеральд сменил его и при первом же ударе сломал лопатку:
— Полагаю, мы можем считать тебя отшлепанным, Хитафея. Займемся делом.
Остальные кандидаты были рады избежать наказания. Братья почувствовали себя довольно глупо, и о побоях можно было забыть, по крайней мере, на время.
Старшие приказали кандидатам прибыть на следующий вечер на танцы по случаю Дня благодарения, чтобы разносить напитки и обслуживать гостей. Кроме того, на следующее собрание кандидатов каждый должен был притащить по три кошки.
Хитафея пришел на вечер на час раньше назначенного срока, в бабочке на чешуйчатой шее по столь торжественному случаю. Джон Фитцджеральд, естественно, пришел с Элис Холм. Херб Ленджил пришел один и бесцельно бродил по залу, пытаясь скрыть под маской равнодушия тот факт, что с удовольствием сам пригласил бы Элис на танец. Когда Хитафея торжественно вошел в зал с подносом в лапах, одна девушка, не учившаяся в Атлантике и никогда его прежде не видевшая, едва не упала в обморок. Элис Холм, поборов отвращение, спросила:
— Хитафея, ты танцуешь?
— Увы, мисс Холм, я не могу.
— О, я уверена, ты божественно танцуешь.
— Не совсем так. Дома на Озирисе я всегда танцую на празднике плодородия вместе с остальными. Посмотрите на мой хвост. Боюсь, мне будет мало всего этого зала. Вы не представляете, как неудобно жить с хвостом в мире, где остальные жители не имеют хвостов. Каждый раз, когда я прохожу сквозь вращающиеся двери…
— Потанцуем, Элис, — прервал его Фитцджеральд. — А ты, Чудище, принимайся за работу.
— Джон, неужели ты приревновал меня к этому бедняге! Мне он так нравится!
— Я ревную тебя к скользкой змее? Ха! — Фитцджеральд подхватил Элис, и они закружились в танце.
На следующую встречу все кандидаты, как и было приказано, принесли по три отчаянно мяукающих кошки, в поисках которых они вынуждены были облазить все близлежащие аллеи, дома друзей и городскую свалку.
— Где Хитафея? — удивленно спросил брат Браун. — Обычно Чудище не опаздывает.
Раздался звонок. Один из кандидатов пошел открывать дверь, и через мгновенье пулей влетел обратно в комнату, издавая какое-то невнятное кваканье. На пороге показался Хитафея с взрослой львицей на поводке. Кошки в страхе разбежались по углам, некоторые залезли на занавески и печи. Братья, судя по выражению лиц, с удовольствием последовали бы их примеру, но боялись выглядеть глупо в глазах кандидатов.
— Добрый вечер, — сказал Хитафея. — Это Тутси. Взял ее напрокат. Подумал, что если приведу одну большую кошку, она заменит трех маленьких. Вам нравится?
— Шутник, — сказал наконец Фитцджеральд. — Ты не только чудище, но еще и шутник.
— Значит, меня отшлепают? — с надеждой в голосе спросил Хитафея.
— С таким же успехом можно отшлепать мухобойкой носорога, — и Фитцджеральд еще с большим жаром принялся обрабатывать лопаткой других кандидатов.
Когда собрание подошло к концу, братья решили посовещаться.
— Думаю, к следующей встрече нам следует придумать задание пооригинальней, — сказал брат Бродерик. — Особенно Хита-фее. Давайте прикажем ему принести вставные зубы этого, как его там, императора с Озириса, которые хранятся в музее.
— Вы имеете в виду зубы нашего великого Главного Инспектора Фицекаскхи? — спросил Хитафея.
— Да, этого инспектора Фиц…, как там его, ты понял, кого я имею в виду.
— Большая честь для меня. Могу я переговорить с вами с глазу на глаз, мистер Фитцджеральд?
— Хорошо, Чудище, только побыстрее, у меня свидание, — хмуро ответил Фитцджеральд.
Он вышел вслед за Ша’акфой в коридор, и другие братья услышали, как тот что-то прошипел. Потом Хитафея вернулся в комнату и сказал:
— Мистер Ленджил, а теперь могу я поговорить и с вами?
Процедура повторилась.
Братья не прислушивались к разговору между Хитафеей и Ленджилом, их больше занимало происходящее в комнате, где львица повалила Фитцджеральда, одетого в свой лучший костюм, на пол — видимо ей захотелось побороться. Джон пытался вырваться, но безуспешно. Наконец он сдался, а львица уселась у него на груди и принялась вылизывать ему лицо. Язык львицы больше всего напоминал крупную наждачную бумагу. Костюм Фитцджеральда перестал быть лучшим задолго до того, как Хитафея вернулся в комнату и оттащил свою спутницу.
— Прошу меня простить, — извинился он. — Ей просто захотелось поиграть.
В ночь перед очередной встречей кандидатов странные тени шебуршали в кустах вокруг музея. Раскрылась дверь, из музея, оглядываясь и напряженно всматриваясь в темноту, выскользнул широкоплечий мужской силуэт. Из кустов донеслись какие-то странные звуки. Мужчина спустился с крыльца, подбежал к кустам и прошептал:
— Вот.
Из кустов появилась еще одна тень, явно не человеческая, а какого-то существа из мезозойской эры. Человеческая тень перекинула сверток нечеловеческой, и в этот момент на крыльцо музея выскочил охранник.
— Эй, там!
Человеческая тень помчалась быстрее ветра, нечеловеческая растворилась в кустах. Охранник закричал, засвистел в свисток, погнался за человеческой тенью, но скоро сдался и остановился, едва переводя дыхание.
— Черт бы их побрал, — пробормотал он. — Придется вызывать полицию. Кого я видел в музее перед самым закрытием? Маленькую девушку итальянского типа, рыжего профессора… Да, еще этого огромного парня, похожего на футболиста…
Фрэнк Ходиак, вернувшись в комнату, увидел, что его сосед пакует свой нехитрый багаж.
— Куда это ты собрался?
— На рождественские каникулы. Мне разрешили уехать немного раньше. — Хитафея закрыл свой чемоданчик. — Прощай, Фрэнк, приятно было с тобой познакомиться.
— Прощай? Ты уезжаешь прямо сейчас?
— Да.
— И, судя по всему, не собираешься возвращаться.
— Когда-нибудь, возможно. Сахацикхтасеф, как говорим мы на Озирисе.
— Послушай, а что за странный сверток ты только что положил в чемодан…
Но Хитафея уже ушел.
На следующее собрание самый рьяный кандидат в братство не явился. Братья позвонили в общежитие, и Фрэнк Ходиак сообщил им, что Хитафея уехал несколько часов назад.
Другим странным фактом было забинтованное запястье Джона Фитцджеральда. На вопросы братьев он отвечал следующим образом:
— Понятия не имею. Очнулся в своей комнате с порезанной рукой, а где и как порезался — не знаю.
Собрание шло своим чередом, лопатки опускались на задницы кандидатов, но вдруг прозвенел звонок. Вошли двое полицейских — один из студенческого городка, второй из муниципальной полиции.
— Джон Фитцджеральд здесь? — спросил первый.
— Да, — ответил сам Джон. — Вот он я.
— Бери пальто и шляпу, пойдешь с нами.
— Почему?
— Хотим задать тебе несколько вопросов по поводу кражи в музее.
— Я ничего не знаю. Проваливайте и не мешайте нам.
Вероятно, так говорить не следовало, потому что муниципальный полицейский достал из кармана бумагу, испещренную печатями, и сказал:
— Ладно, вот ордер. Ты арестован. Пошли. — Он схватил Джона за руку.
Фитцджеральд вырвался и нанес полицейскому страшный удар в лицо, от которого тот повалился на пол. Остальные братья пришли в такой восторг, что выбросили обоих полицейских из комнаты и спустили их с лестницы дома братства. Потом они вернулись в комнату и продолжили собрание.
Через пять минут к дому подлетели четыре патрульных машины, и в комнату ворвались двенадцать полицейских.
Братья, настроенные столь воинственно всего несколько минут назад, отступили, увидев приклады ружей и дубинки. К Фитцджеральду потянулись руки в синих рукавах. Он успел ударить еще одного полицейского, сбить его с ног, но потом его схватили и прижали к полу. Фитцджеральд и не думал сдаваться, и только удар дубинкой по затылку успокоил его.