Сколько раз думал повеситься, да там и это не просто.
Стукачи ссученные повсюду. Но вот прибыл новый этап с "фашистами", как урки трепались. А там одни солдаты, наши солдаты и офицеры то есть. Кто за что:
военнопленные из гитлеровских лагерей, власовцы, бандеровцы, зеленая литва и эстонцы, а то и вроде меня, чурикн. Двое даже из тех, кто Берлин брали.
Народ все тертый, боевой и не доходяги. Разной твари по паре то есть, но тут в зоне все как из одной части. Нескольких урок отделали так, что все они подальше держаться стали. Да и бригадиры, и нарядчики, и сами надзиратели их боялись. По баракам параша пошла: вохра и суки жаловались на этап начальнику лагеря, а он так сказал: "Норму выполняют? Ну и все. Мне план нужен, а с урками и доходягами плана не будет, не наскребешь, так что оставьте их".
- Пашенька,- вдруг прервал его Марк Соломонович,- отдохни, ведь уже за полночь.
Он, оказывается, может быть, и давно уже, возле кровати Павлика на табуретке сидел. Тот зыркнул изпод светлых ресниц, процедил:
- Заткнись! Я и так на бессрочный отдых ухожу.- Марк Соломонович покорно замолчал.
- Ну вот,- продолжал Павлик, часто и неровно дыша.- Тут мне один старший лейтенант и говорит:
"Ты, солдат, с урками не шейся. Тебе с нами дорога".--"А куда здесь дорога, кроме как в деревянный бушлат?" Он усмехнулся. "Поживем,-говорит,-увидим". Зашел я как-то в мехмастерские, там лопаты, кайла точили, тачки чинили и всякое из железа работали. Дело знакомое. Тут я вправду кое-что увидел.
А как-то, в начале августа это было, вывели нашу бригаду из зоны еще не усталую после ночи-то. Старший лейтенант этот что-то крикнул, и тут весь конвой перерезали. Ребята знатные ножи понаделали. Взяли у вохры автоматы, кому досталось. Бригада по команде за кочками залегла. Мне тоже кто-то нож сунул.
А погодя новую бригаду из зоны выводят. Только до нас дошли, старший лейтенант скомандовал: "Бей катов!" Вохра, как увидела наших с автоматами и ножами, побросала все и бежать. Это они против доходяг зверовали, а тут никто из них далеко не ушел. Потом подошли к зоне, уложили попок на вышках, вохру на вахте. Наших двоих тоже задело. Однако ворота открыли и в зону ворвались, кончать кого надо. Потом на поселок охраны напали. Они и оглядеться не успели, как их всех уложили. Тут уж на складе оружием разжились вдоволь. Полковника Воронина, начальника лагеря, живьем взяли. Привели в зону-судить.
Там уже почти все урки разбежались-кто куда. А из 58-й больше половины с нами встали, остальные в бараках спрятались, а кто и ушел невесть куда. Тут начальник лагеря встал на колени и говорит: "Братцы.
вы меня прикончите, и правильно сделаете. Только сначала выслушайте!"
Потолковали мы между собой: "Мы тебе не братцы, но говори". Так решили, тем более что от него самого особого зла не видели.
Он и говорит: "Я из крестьянских детей. В германскую в прапорщики вышел с двумя "Георгиями".
В гражданскую в Красной Армии под командой Тухачевского воевал и после в ней остался. До комдива дослужился. В тридцать седьмом меня посадили. Побоями и пытками командирский лоск сбили, да и повязку с глаз тоже. Дали десятку. Все я прошел, что и вы проходили: и тюрьмы, и этапы в столыпинских и телячьих, и лагеря, и бараки, и БУРы, и ШИЗО. А в сорок пятом, видно, усатому еще больше зэков понадобилось. Меня вдруг-в баню, приодели, а потом самолетом да на Лубянку к самому, со стеклышками.
Я начал было говорить, что безвинно сижу, но он меня прервал, а сам руки назад, как зэк, по кабинету из угла в угол ходит и говорит: "Генерала мы тебе не дадим, комдив, а дадим полковника. Будешь начальником лагеря, для народа, для страны железные дороги строить, уголь добывать. А не хочешь-в том же лагере и сгниешь".
Подумал я, а уж доходил тогда, а тут еще бабушка надвое сказала: может быть, и дождусь часа. Вот и дождался. Вы все обречены, ребята. Но я опытный командир и всю лагерную систему знаю. Если поверите мне-со мной дольше продержимся. Хоть душу отвести, со сволочью этой посчитаться и чтоб люди узнали, что и как. А не поверите-застрелите. Я это все одно заслужил".
Снова потолковали, решили-верим. Стал он у нас вроде военный командир. Начальником штабатот самый старший лейтенант. Вот и штаб, и разобрались по взводам-часть как часть. Дисциплина. Решили соседний лагпункт освободить. Он недалеко, на каменюгах стоял, у каменоломни. Полковник, даром что одноглазый, ему на следствии глаз выбили, а в том лагере все загодя выглядел, на память, где там что, показал и начертил. С ходу взяли поселок охраны и зону. Ни одного человека из наших даже не зацепило. Харчами, оружием здорово разжились, да и солдат прибавилось. Целый полк образовался. Дальше пошли, в низину спустились. Там болота, тундра, гнус, но нам все нипочем. Зэки-то снова солдатами стали, да какими! Всем полком думали, что дальше делать. Решили дойти до Воркуты, взять ее штурмом.
Там мощная радиостанция. Обратимся в Организацию Объединенных Наций и в Верховный Совет, расскажем, что с людьми в наших тюрьмах и лагерях делают. Будем просить помощи и еще, чтобы член Политбюро к нам приехал. Так и пошли, пошли. Лагпункты, как орешки, щелкаем. Растет наша сила! Выслали на нас вохровские части, так те годились только безоружных зэков пинать и убивать. А мы их размолотили в одночасье, и духа не осталось.
У нас уже разведрота была. Разведка ближняя, дальняя, все как положено. Полевые кухни, походные каптерки.
Как-то разведка докладывает: танки против нас двинули...
"Тут голова Павлика запрокинулась, тело его задрожало. Марк Соломонович выскочил из палаты и почти тут же вернулся с неизвестно откуда взявшейся Марией Николаевной. Она быстро и точно сделала Павлику инъекцию морфия, он перестал дрожать и уснул.
- Ведь вам с утра на работу. Мария Николаевна,- посетовал Ардальон Ардальонович.
- Ничего, завтра день без операций. А он,- кивнула она на Павлика,часа два поспит. Только вот на всякий случай свет не тушите, если, конечно, согласны.
- А как же,-отозвался Кузьма Иванович со своей койки, лежа на спине после операции.- А как же!
Мустафа молча отвел Марка Соломоновича к кровати и чуть не силой заставил его лечь. Сам же сел на табуретку возле Павлика.
Мы с Марией Николаевной, у которой был ключ от двери корпуса, вышли в сад и сели на скамейку, прятавшуюся среди кустов сирени. Она молча закурила свой "Беломор".
- У тебя кто-нибудь есть, Маша?-поинтересовался я.- Ну. муж, родители и все такое...
- Были, а теперь нет. Погибли, кто на фронте, кто в оккупации, кто в лагерях.
- Но ведь ты красивая, для тебя женихи и теперь найдутся.
- Моими женихами вся дорога от Москвы до Берлина вымощена. Нет уж, пусть Галя своего счастья ищет...
- Дай закурить,-поспешно попросил я.
Мы молча просидели, наверное, около часа, а потом Маша сказала:
- Пойдем в палату, время подходит.
- Не слишком ли ты часто ему морфий колешь?
- Глупый ты, глупый,-ласково и печально протянула она.-Ты что же, ничего не понимаешь?
Возвращаясь в корпус, я увидел, что окно кабинета Дунаевского светится. Спросил:
- Там?-Она молча кивнула.
- Отчего же он к Павлику не подходит? - удивился я.
Она ответила тихо. как будто нас кто-то мог услышать:
- Знаешь, по медицине для Павлика уже давно летальный исход должен был наступить. Как он держится. понять нельзя. Конечно, Лев Исаакович, что мог, сделал. Да понимаешь, когда он с ножом дернулся, все порвал, и теперь уже не поправишь. Наверное, он держится на том, что ему очень рассказать надо, а может, если продержится, снова организм чудо сделает, успеет. Ничего нарушать нельзя. Если Лев Исаакович сейчас придет, Павлик может решитьтретий звонок, и прощай. А так пусть рассказывает.
вдруг да успеет.
- Рассказать, что ли?