Сергей Михалков
БАСНИ
В книгу Сергея Владимировича Михалкова, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий СССР и РСФСР, вошли широко известные, давно полюбившиеся читателю басни, в которых беспощадно высмеиваются человеческие недостатки и пороки. Многие образы басен Михалкова стали нарицательными.
ПОУЧИТЕЛЬНАЯ, НО НЕ ПОУЧАЮЩАЯ…
Басня - это, пожалуй, самый доступный, самый простонародный жанр, где-то очень близкий сказке. Во всяком случае, сказовое, изустное начало в басне гораздо заметней, чем в каком-либо другом жанре письменной словесности. И вообще, если вдуматься, не пошла ли она от слова "баить"? Байка и басня не зря, видать, рядом в языке стоят. И потом - насколько басня разговорна, общительна на миру, настолько же она и наглядна. Даже, если хотите, она во многом - своеобразный малый перво-театр в слове, народное действо, вобравшее в себя некоторые приемы и ходы еще дописьменного скоморошества, языческую игру-забаву под видом всевозможных зверей и зверушек. Терминология: "эзопов язык", "аллегория", "символика" - это все потом, от попутных размышлений.
И еще: басня - это самый, я бы сказал, свободный в смысле строфики и ритмики жанр. Она мало подчинена определенному размеру стиха, определенному складу строфы, количеству строк, порядку и характеру рифмовки. Главное в басне - не внешняя форма ее канонической конструкции, а зримость действия, тон, пауза, точность смыслового ударения, динамика жеста, сопровождающего мысль… И что интересно: будучи откровенно сатирической, настоящая басня, как правило, никогда не бывает злой. Как не бывает злой, скажем, мудрость, сказка. Ум, да, - тот может быть злым, даже злобным. Мудрость - никогда.
Басня - ближе к мудрости. При всей своей беспощадной насмешливости она никогда не изменяла добру. Скорее даже наоборот - всегда преданно служила ему. Служила доброму укору, а не расчетливо-язвительному злословью. Лично я, например, не могу припомнить сейчас ни одной сколько-нибудь стоящей басни, которую можно было бы безоговорочно отнести к разряду откровенно хохмаческих, улюлюкающих басен. Это не в характере басни вообще.
Знаю басню забавной, потешной, поучительной, но чтоб демонстративно поучающей, перстоуказующей свысока - такого что-то не могу припомнить. Случись такое, басня сразу бы перестала быть басней. Даже сама мораль, как обязательная часть басенной сути, ее соль, и та ни в коем случае не должна быть слишком уж надменно показной, дежурной моралью с нахлобученным, так сказать, перехмуром аж до подбородка. Серьез в шутку и шутка всерьез - вот нормальное лицо настоящей нормальной басни.
Выше я сказал: "басня - самый доступный, самый простонародный жанр…" Это что - хула или похвала с моей стороны? Похвала, конечно. Ведь простонародное вовсе не означает - спрошенное, примитивное. Скорее, наоборот, простонародное - это прежде всего наиболее разумное, много раз и не однажды взвешенное, перепроверенное опытом, становое, насущное прежде всего. Что же касается доступности басни как жанра, то, говоря это, я в основном имел в виду доступность в смысле легкости восприятия, а не в смысле творчества. И не каждый из поэтов пойдет на то, чтобы укрепить себя в этом жанре. И это отнюдь не мое открытие. Это - факт самой истории нашей многожанровой литературы. Очевиден великий ряд великих поэтов - Державин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Маяковский, Есенин, Твардовский… А кого поставить в этот ряд из великих поэтов-басенников? Крылова? Да. Но в этот ряд он и без нас давно поставлен. Демьяна Бедного? Возможно, но только отчасти. То же самое можно сказать и о Сергее Васильевиче Смирнове как о басеннике. Короткая басня, басня шпилечка-подковырочка - он является ее родоначальником.
Резко, на мой взгляд, выделяется Сергей Михалков. Он приобрел достаточно устойчивую репутацию действительного мастака этого жанра. В лучших образцах, конечно. И это не потому вовсе, что критика так повелела. Нет. Так повелела правда, особый дар поэта, его характер, его склонность не только писать-говорить словом, но и ставить, разыгрывать натурально это слово, как некое такое полезное действо с добным намеком на серьезный укор. А для этого, говоря по-деревенски, надо быть еще и заводилой, то есть режиссером-постановщиком - по-городскому. Надо быть одновременно и непоседливым, глазастым мальчишкой и мудрым-премудрым старцем, всегда готовым что-нибудь рассказать. Надо быть и милосердным служителем зоопарка и требовательным, строгим - но только без перехмура! - работником службы просвещения, спецкором сатиры.
И думаю, не ошибусь, если скажу: большая басня нашла себя в Михалкове и большой Михалков нашел себя в басне. И в этом у них все как раз. А началось это "все как раз" со стихов для детей, с чувства живого, разговорного языка, которым говорит детство, - языка особо доверительного, наивного, чистого, как апрельская первотрава, перволистья… Всему была хозяйкой сама простота, сама непосредственность, - иначе дети не поверят, - сам неостановимый образ детства, его зеленая-презеленая искорка, зажигающая все цвета радуги в глазах и за глазами - в сознании и душе. Простота безграничного воображения. Простота наивного, гибкого, как ветка, глагола. Глагола-события, глагола-портрета.
Откуда пошло это всем известное двустишие - то ли от Михалкова к поговорке, то ли от поговорки к Михалкову, - теперь уж трудно сказать. Лично у меня это с детства на слуху. Как и не из книги вовсе.
И далее:
Поразительно! Явная несуразица во времени - ведь сегодня не вчера, - очевидная ошибка, а какая вместе с тем необыкновенная подлинность, подлинность детского лица, характера, темперамента… Это больше, чем правда, больше, чем не ошибка. И для того чтобы увидеть это и написать об этом, надо быть мальчишкой, участником этой захлебывающейся от нетерпенья похвальбы.
Да только ли это для детей? Нет. Это - и для взрослых тоже. Поскольку знать детей, любить, воспитывать их - это дело более чем взрослое. Знать их психологию, тут же читать их лица, - да, да, я не оговорился, именно, читать лица, - способен лишь только тот человек, лишь только тот художник-поэт, который, как говорят в народе, в чем-то и сам большое дате. Обычно такие люди, оставаясь более чем серьезными, строгими, могут как-то особенно весело, легко входить в мир детей. И дети их пропускают к себе, обо всем им все рассказывают, показывают все. Водят с ними дружбу, играют, нисколько не остерегаясь при этом их очевидной взрослости.