— Сеньор, — обратился мавр к дону Фадрике, — когда я увидел, что в лагере никто не спит, мне пришла в голову мысль: поскольку днем стоит жгучая жара, не угодно ли будет вашей светлости сию же минуту отправиться в путь? Светит луна, ночь тиха и прохладна, и вы сократите часы нетерпеливого ожидания короля, брата вашего.
— А как же вы, ваши носилки? — спросил великий магистр.
— Помилуйте, сеньор! — воскликнул мавр. — Я и все мои люди повинуемся вашей милости.
— Хорошо, едем, я согласен, — сказал дон Фадрике. — Распорядитесь выступать.
Пока седлали лошадей и мулов, пока сворачивали палатки, Мотриль подошел к раненому часовому.
— Если этой ночью мы сделаем десять льё, то пересечем ли первую горную цепь? — спросил он.
— Да, — ответил солдат.
— А если завтра мы выйдем в семь вечера, то когда доберемся до брода через Зезири?
— В одиннадцать часов.
В указанный солдатом час они добрались до реки. Как и рассчитывал мавр, ехать ночью было очень приятно всем, а особенно самому Мотрилю, которому было легче скрывать носилки от любопытных взглядов Мюзарона, ибо у достойного оруженосца была одна-единственная забота — узнать, что за сокровище спрятано в позолоченном коробе, который так тщательно охраняет Мотриль.
Поэтому, будучи истинным сыном Франции, он, не обращая никакого внимания на совершенно непривычный для него климат, в полуденное пекло принялся бродить вокруг носилок.
Солнце жгло немилосердно; лагерь опустел. Дон Фадрике, чтобы никто не мешал ему предаваться раздумьям, удалился к себе в палатку. Фернан и Аженор беседовали в своей палатке, когда на пороге вдруг возник Мюзарон.
У оруженосца была сияющая физиономия человека, который почти нашел то, что давно искал.
— Сеньор Аженор, я сделал великое открытие! — воскликнул он.
— Какое же? — спросил рыцарь, привыкший к его шутовским выходкам.
— Мотриль разговаривает с носилками, а те ему отвечают.
— И о чем они говорят? — поинтересовался рыцарь.
— Я хорошо слышал разговор, но не смог его понять, — ответил Мюзарон, — ведь мавр говорил по-арабски.
Рыцарь пожал плечами.
— Что вы на это скажете, Фернан? — спросил он. — Вот, если верить Мюзарону, заговорило и сокровище дона Мотриля.
— Здесь нет ничего удивительного, потому что сокровище дона Мотриля — это женщина, — ответил паж.
— Вот оно что, — в полной растерянности пробормотал Мюзарон.
— Молодая? — игриво спросил рыцарь.
— Возможно.
— Красивая?
— О, сеньор рыцарь, вы слишком многого от меня требуете, это вопрос, на который сможет ответить мало кто даже из свиты дона Мотриля.
— Прекрасно! Я сам все узнаю, — решительно объявил Аженор.
— Каким образом?
— Раз Мюзарону удалось подобраться к носилкам, то и я проберусь не хуже него. Мы, горные охотники, привыкли бесшумно скользить со скалы на скалу и врасплох застигать серну на самых вершинах. Дон Мотриль вряд ли окажется более осторожным и пугливым, чем серна.
— Будь по-вашему! — воскликнул Фернан, также захваченный азартом юности. — Но при одном условии — с вами пойду и я.
— Пойдемте, а Мюзарон посторожит нас.
Аженор не ошибся, и все эти предосторожности даже оказались излишними.
Было одиннадцать часов утра. Африканское солнце палило нещадно, и лагерь казался обезлюдевшим; испанские и мавританские часовые попрятались в тени, кто под скалой, кто под одиноким деревом, и, если бы не палатки, ненадолго оживившие этот пейзаж, могло показаться, что ты находишься в пустыне.
Палатка дона Мотриля стояла на отшибе. Чтобы еще больше удалить ее от людей или в надежде найти чуть прохлады, Мотриль поставил ее в небольшой рощице. Он велел внести носилки в палатку, а вход завесить пологом из турецкой парчи, чтобы чужие взгляды не проникали внутрь. Именно эту палатку, где хранилось сокровище, Мюзарон и показал пажу и Аженору. Оставив Мюзарона на том месте, где он находился и откуда мог видеть, что происходит у той стенки палатки, которая была обращена к лагерю, молодые люди сделали круг и вышли на опушку рощи; потом, затаив дыхание и бесшумно ступая, прошли вперед, осторожно раздвигая ветви, шелест которых мог бы их выдать, и добрались, не услышанные доном Мотрилем, до круглого полотняного шатра, где тот находился вместе со своими носилками. Увидеть они ничего не могли, но зато все слышали.
— Жаль, что из их разговора мы ничего не узнаем, — вздохнул Аженор, — ведь они говорят по-арабски.