— Твою мать… — Выдохнул Орландо через сжатые зубы, попятился, разворачиваясь.
Зрители расступились пропуская, и парень, не видя ничего перед собой, ушёл в темноту, прочь от опушки и лагеря.
***
Утро застало на берегу реки. Рубаха и плащ, мокрые расстелены на бревне, под лучами восходящего солнца. Орландо сидит крупном камне, через силу жуя полоску вяленого мяса. На песчаном берегу темнеет узор следов, хаотичный, на первый взгляд. Глаза парня подрагивают, перескакивая взглядом с одной пары оттисков, на другую.
Шаги услышал задолго до того, как над откосом появился Винченцо, закутанный в тёплый плащ. К груди прижимает пузатую торбу, а на голову накинут капюшон. Увидев Орландо крикнул и помахал рукой, неуклюже сбежал вниз. Под сапогами загремела мелкая галька, Винченцо взмахнул свободной рукой, сохраняя равновесие, ступил на песок. Стараясь не пересекать рисунок следов, пошёл к брату.
— Фух… я боялся, что не застану тебя!
— Ещё долго не уйду. — Сказал Орландо, кивая на сохнущую одежду. — Зачем пришёл?
— Я… — Винченцо замялся. — Знаешь, я всегда мечтал о брате, а то расти с сёстрами, у которых только и разговоров о принцах и замужестве, было довольно уныло.
— Хм… так у меня ещё и сёстры есть? — Хмыкнул Орландо, указал на соседний булыжник. — Присаживайся.
— Спасибо… да, шестеро. У матери было две двойни… а не важно. Две старшие давно замужем, младшие в отдалённом имении на лето, должны вот-вот вернуться.
— А средние?
— На обучении под Римом. Благородные дамы, знаешь ли, должны уметь многое. Играть на арфе, читать стихи, вышивать и тому подобное.
Орландо долго молчал, переведя взгляд на бегущую воду. Наконец вздохнул и покачал головой.
— Как ты мог заметить, я плохой брат, пусть и сводный.
— Но всё же брат! Это всяко лучше, чем ничего. Вот… я принёс.
Винченцо развязал торбу и достал глиняную бутыль с буханкой свежего хлеба и ветчины. Поставил на третий камень, предварительно постелив мешок, сказал:
— Вот, лучшее что смог достать!
— Да… это в самый раз.
***
Вино оказалось крепким и быстро согрело кровь, а ветчина буквально таяла на языке. Винченцо рассказывал о детстве, об отце и сёстрах. Орландо больше молчал, изредка вставляя одно-два словца.
— Скажи, что тебе сделал Гаспар? Не пойми меня неправильно… но ты не выглядишь человеком из высшего общества.
Орландо приложился к бутылке, шумно выдохнул и сказал, утирая губы тыльной стороной ладони:
— Он убил моего отца. Серкано. Старик… понимаешь, он меня вырастил, спас из той помойки, куда приказал вышвырнуть твой отец!
Винченцо промолчал.
— А не важно, плевать… Серкано научил меня всему, а потом, год назад, Гаспар убил его. Пришёл, пока я отлучился на тренировку, и обезглавил! А потом оставил мне это.
Орландо поднял руку, демонстрируя белый шрам на загорелой коже. Настала очередь Винченцо молчать. Спустя три глотка и два кусочка ветчины брат спросил осторожно:
— А кем был этот… Серкано? Ну, до того, как нашёл тебя.
— Не знаю. Он вообще не любил говорить о прошлом. Да и это неважно.
— Я бы поспорил, но… скажи, что это за следы? Я уже битый час мучаюсь вопросом!
— Эти? А… это вчерашний бой. — Отмахнулся Орландо. — Обмозговывал, что к чему и где я и она ошибались. В конце концов, учителя можно познать через ученика.
— И как успехи? — Шёпотом пробормотал Винченцо.
— Странные, техники слишком похожи на мои. Будто её тренировали, почти так же, как и меня.
Глава 29
На прощание Винченцо вручил запечатано багряным сургучом письмо. Орландо вскинул бровь, а брат, помявшись, сказал:
— Если ты решишь посетить наше имение под Римом, просто вручи слугам, и тебе окажут любую помощь, будто мне.
— Спасибо. — Пробормотал бастард, пряча конверт в карман и твёрдо вознамерившись выкинуть в ближайший куст, как только скроется из виду.
Винченцо порывисто обнял, отстранился, держа за плечи, и сказал, глядя в глаза:
— Я не могу сказать, что простил тебя за убийство деда, но… я понимаю и не держу зла. Чтобы не говорили другие, ты мой брат.
— Спасибо. — Повторил Орландо, чувствуя, как к горлу подступает вязкий ком, а уголки глаз предательски щиплет. — Я это ценю.
— Надеюсь, у тебя всё получится, и ты вернёшься. Однако, если нет, пожалуйста, не упоминай нас.
— Понимаю.
Орландо вгляделся в глаза младшего, пытаясь разгадать странное выражение. Смесь страха и чего-то ещё, также порой на него смотрел Серкано… Мотнул головой и освободившись поспешил прочь. Стоило скрыться за деревьями у реки, бросился бежать.
***
Осень скоротечна, а дни превращаются в короткие вспышки света, перетекающие в вязкие сумерки и густую ночь. Палая листва смешалась с грязью и первым снегом, покрылась узором изморози. Хрустящим под копытами вола и колёсами телеги. Рядом шагают мужчины в меховых накидках, вооружённые мечами и топорами. Возничий позёвывает на козлах, рядом стоит масляный фонарь, луч света падает меж рогов вола на «дорогу». Животное идёт, понурив голову, телега поскрипывает, а в глубине леса кричит одинокая птица.
Возница оглянулся на груз, запертый в железную клетку. Девушки с пустыми глазами, присыпанные соломой, чтобы не замёрзли. Кожа бледная до синевы, рты глупо приоткрыты, а подбородки влажно блестят. Если принюхаться, можно учуять слабый, горьковатый запах маковой настойки, замешанной с вином и молоком.
— Эх… — Протянул возница, почёсывая живот сунув руку под куртку. — Красивые девицы. Может того?
— Посреди леса? — Сказал идущий рядом охранник. — У тебя висюлька не отвалится?
— Чего это отвалится? Моей, висюлькой, можно бревно переломить!
— Ну да, ну да. То-то ты спать подальше в кусты уходишь.
— Пугать вас не хочу. — Буркнул возница, глядя на черноволосую девушку и облизываясь. — Так их можно?
— До лагеря потерпи.
— А покупатель не обидится? Я слыхал нужны обязательно девственницы, вроде как эти… ну знаешь… в Риме которые за огнём следили, забыл слово.
— Забыл и забыл, не забивай голову. — Буркнул охранник, порядком уставший от разговора. — Нет, главное, чтобы живые были и невредимые.
— Хо-хо! Эт хорошо, очень хорошо! А то я в этой глуши, да без баб!
— А как же повариха? — Вклинился охранник, бредущий у самой клетки.
— Так она разве женщина? Бабища! Руки толстенные! Она и медведя задавит, а меня тем более!
— Дурак ты, Мозгляк, женщина и должна быть большой! Худая и детей худых народит.
— Так мне не для детей…
— А ну, тихо, уроды! — Рыкнул третий охранник, одетый богаче и с клинком в золочёных ножнах. — Фонарь погаси. Мало ли кто тут ещё рыщет.
— Так ведь вол дороги не увидит! — Шёпотом протараторил мозгляк, суетливо туша фонарь.
— Животина и так дорогу помнит, а свет видно за добрую милю!
Свет померк, вол фыркнул, мотнул головой и продолжил идти. Люди замолкли, вслушиваясь в гул ветра среди лысых ветвей и хруст наледи под копытами. Одна из девушек залепетала через дурманный сон, заворочалась, скидывая солому и мелко дрожа, прижалась к соседке.
Тусклеющее небо ложится на скрюченные ветви, сыплет белой крошкой, постепенно превращающейся в пышные перья. Мозгляк торопливо накинул капюшон и закутался в плащ, выпустив поводья. Кожаный ремешок зацепился за деревянный рог, а вол, не замечая «свободы» продолжает идти.
Вдали тоскливо затянули волки, идущий последним охранник судорожно обернулся и со злобой сплюнул под ноги. Другой забрался в повозку и брезгливо накидал на девушек ссыпавшуюся солому. Над возницей пронеслась сова с мышью в лапах, исчезла в хлопьях снега.
— Интересно, — пробормотал Мозгляк, беря поводья и пряча локти под плащ, — сколько мы выручим за них?
Старший охранник свёл брови на переносице, хмыкнул и полуобернувшись зашевелил губами. Поднял руку и начала поочерёдно сгибать и разгибать пальцы.