Это означало, что эта работа у меня.
Хотя он вел себя так, будто у него есть альтернатива, на самом деле у него ее не было. Как бы ни сложился сегодняшний день, эта работа была моей. Мы оба знали это, но я не могла сказать ему об этом. И от этого осознания борьба во мне умерла мучительной смертью, убитая в моем горле и похороненная рядом с моим возмущением.
— Ну? — Он изогнул идеальную бровь, такой чертовски самодовольный и по праву.
Я повернулась, прежде чем он смог увидеть розовый оттенок моих щек и насладиться моим смущением. Вся эта ситуация была катастрофой. Я не могла быть слишком боевой. Мне нужна была эта работа. Но если я хотела выжить, ради своего здравомыслия, я не могла просто принять его дерьмо и притвориться, что мне нравится эта вонь.
Рядом со мной кто-то стукнул в дверь. Я взглянула на нее, и мое смущение усилилось, когда я увидела Дану и еще одного сотрудника через стеклянную панель запертой двери. Они пытались пройти в комнату для сотрудников, но при виде меня остановились и уставились на меня, когда я подошла к тележке.
С другого конца комнаты я чувствовала, как Бастиано забавляется тем, что я подчиняюсь ему на глазах у публики. Во мне вспыхнул гнев. Мы могли бы легко провести это собеседование в его просторном кабинете, но он знал, который час, и намеренно выбрал общественное место - в то время, когда там собирались сотрудники, - чтобы предать гласности мое унижение.
— Проблемы? — спросил он, и, хотя я его не видела, в его голосе слышалось удовлетворение.
Мои кулаки крепко сжимали перекладину тележки, и я изо всех сил старалась перенести свое унижение на нее и не обращать внимания на толпу. Когда я повернулась и подтолкнула тележку к нему, словно его личная служанка, на моем лице застыла сакраментальная улыбка. Как будто меня не смущала его радикальная манера поведения.
— Нисколько. — Удерживать улыбку на лице было все равно, что ступить в зыбучие пески и дать согласие утонуть. — Прости меня. Я привыкла быть рядом с джентльменами, которые никогда не позволят даме напрягаться.
Колесо тележки покачнулось, и моя улыбка померкла. Забава на его лице усилилась.
— Если ты так представляешь себе нагрузку, то, возможно, упражнения принесут тебе больше пользы, чем вреда.
Я открыла было рот, чтобы ответить, остроумная реплика застыла на кончике языка, но я заставила себя проглотить ее. Я не могла выиграть этот бой. Лучшее, на что я могла надеяться, - это на то, что он уже закончится, а мои потери будут минимальными.
Я толкала тележку чуть быстрее, надеясь, что он не заметит моего нетерпения закончить допрос и воспримет это как победу. Каждый скрип колеса был пятном на моей броне, добавляющим мне гибели, а ему - удовольствия. К тому времени как я добралась до стола, я чувствовала себя так, словно проиграла войну по доверенности.
— Это наши бестселлеры. Подбери к каждому вино в пару. — Он нарочито медленно поднимал оставшиеся металлические крышки, и каждое блюдо раскрывало в его глазах тщеславие.
Ндуджа и мангольд.
Поркетта с цельной грудкой.
Утиное конфи.
Все эти блюда лучше всего подходили к красным винам. Он предоставил мне ограниченный выбор белых вин. Придурок.
— Эти пары не должны быть слишком сложными для человека с твоими талантами. — Он откинулся на спинку кресла, заставив меня почувствовать себя животным из зоопарка, выставленным на всеобщее обозрение. Не слишком ли я надеялась, что он не будет бросать в меня камни и требовать, чтобы я выступала?
— Вовсе нет. — Я постаралась придать лицу безразличное выражение, пока составляла список своего скудного ассортимента и наливала по бокалу вина к каждому блюду.
Gewürztraminer к мясным закускам.
Crémant к поркетте.
Marsanne к утке.
Это был хороший выбор. Не то, что я выбрала бы обычно, но лучшее, учитывая обстоятельства. Я сидела, сжав пальцы в кулаки, и смотрела, как он томительно разрезает поркетту, нарочито не торопясь.
Я сидела в его кресле за десять тысяч долларов, одетая для убийства в приталенное коктейльное платье цвета угля, волосы убраны во французский шиньон, на создание которого ушел целый час, макияж безупречен и естественен.
Я была образованной и остроумной, начитанной и одаренной почти во всем, что когда-либо пробовала. Я выглядела так, будто мне самое место на чертовом подиуме в Милане, и в словесной войне я знала, что могу держать себя в руках.
Но в его присутствии все мое существование казалось неполноценным.
Тщетным.
Мое сердце с трудом вырывалось из груди, пока я ждала, когда он отрежет от поркетты самые крошечные кусочки. Он добавил на вилку немного жареного картофеля с розмарином и обмакнул ее в персиковую глазурь, его движения были размеренными и кропотливо медленными.
И только когда я подумала, что он наконец-то наестся, он поднял вилку в мою сторону. Мои глаза расширились, пока он ждал, пока я приму предложенный кусочек, и на его холодном лице появилось убедительное выражение безразличия.
Просто сделай это и покончи с этим, - умоляла я свою гордость.
Я наклонилась вперед, мучительно ощущая, как стол впивается в мое декольте. Его взгляд на короткую секунду упал на мою грудь, но этого было достаточно, чтобы у меня перехватило дыхание. Я заставила себя не обращать внимания на зрителей - его больше, чем его сотрудников, - и открыла рот для укуса.
Он заставил меня ждать с открытым ртом и зависшей в воздухе вилкой, прежде чем позволил холодному металлу коснуться кончика моего языка. Он прервал наш напряженный зрительный контакт, чтобы посмотреть, как мой рот обхватывает вилку. Когда его глаза расширились, а ноздри раздулись, я откинулась назад, стараясь оставить между нами как можно большее расстояние.
Все в этой ситуации было эротично. Мои соски больно бились о голую ткань платья. Пульс стал ощутимым. Шею покрывал легкий пот. И я знала, что если дотронусь до себя, то окажусь мокрой от капель.
Для него.
Человека, который происходил из семьи чудовищ.
Человека, который, вполне возможно, сам был чудовищем.
И только после того, как я издала непроизвольный стон - то ли от вкуса еды, то ли от непристойности того, что он меня кормит, - он сказал:
— Вот такого качества еду мы подаем в L'Oscurità. — Его губы сложились в презрительную усмешку, когда он встретил мой взгляд с неумолимым осуждением. — Ни один бармен, которого стоило бы нанять, никогда не станет сочетать поркетту с бокалом Crémant в ресторане с тремя звездами Мишлен. Даже в баре.
Он бросил салфетку на стол и встал. Облегающий крой его брюк демонстрировал огромный стояк, который он и не пытался скрыть. Я даже не успела осознать, что вызвала у него эрекцию, как он вышел из комнаты, оставив после себя пиджак, запонки за сто четырнадцать тысяч долларов и то немногое достоинство, которое у меня осталось.