— Жив, — слабым голосом ответил тот.
— Священника жалко. Не успел я, — вздохнул Тверской. — Идти сможешь?
— Постараюсь.
— Тогда старайся быстрей. Сейчас они думают, что это их комиссары по вам палят, но вскоре пошлют кого-нибудь, и тогда...
Он быстро и профессионально обыскал убитых, забрал документы, бумаги, снял с комиссара кожаную куртку, не брезгуя, надел прямо поверх кителя.
— Вот теперь я настоящий Моисей Кленов. А тебе, лейтенант, не обессудь, но придется побыть Моней... Хотя какой из тебя, к чертовой бабушке "Моня" — на лбу кадетский корпус отпечатан... Но, Бог милостив, глядишь и обойдется... Пошли.
Он помог лейтенанту встать на ноги и потащил его куда-то вбок, там, где в овраге журчал ручей. Игнатьев не помнил, сколько прошло времени, прежде чем ротмистр остановился, прислушался и облегченно вздохнул:
— Кажется, оторвались. Далеко они не пойдут — побоятся. Места здесь такие... разный народ ходит. Эх, просчитался я, лейтенант, просчитался! Я же их три дня вел. Все момент выбирал, что бы потолковать...
— Вы имеете в виду...
— Кленова, разумеется, — вздохнул ротмистр. — Доверенное лицо банкирского дома Ротшильдов. Я специально дразнил его, надеясь на то, что захотят они мои бумаги получить, а я... Не знал я, что они за священником охотятся. Они полагали, что тот какую-то чудотворную икону везет...
— Им — то зачем иконы?
— Слабоват ты, брат, в идеологии. Бывает такое, что огромная империя не может одолеть маленькую страну, потому что населена та людьми верующими, крепкими духом. А бывает и наоборот, что огромная империя разваливается оттого, что веру пытаются заменить какой-нибудь идеологией, к душе отношения не имеющий, а ставку лишь на материальные блага делающую. А это — не великая сила… Вот они Россию первым делом знамен и лишают. Люди без памяти — белый лист, пиши на нем что хочешь. Рабы, без памяти, без опыта, без силы, без идеи... Хотел я этого Кленова выкрасть, кое о чем потолковать, но понял, что ты для меня важнее...
— Я?! Я-то вам зачем?
— Есть одна идея... Безумная, но именно потому может и сработать... Я действительно хороший аналитик, лейтенант. Я вижу, что старая Россия уничтожается безвозвратно, а новую строить некому. Сейчас начнется борьба за власть. И я хочу подкорректировать этот момент. Не противоборствовать, как белая гвардия, а повернуть ситуацию, так сказать, изнутри. Не понимаешь? В каждом коллективе, в каждой партии, в каждой группе, всегда найдутся два — три лидера, которые видят ситуацию по своему. Есть лидер и претендент на роль лидера, обиженные, не согласные, сомневающиеся. И чем дольше идет процесс деятельности этой группы, тем больше таких людей выделяются в оппозицию. Со всеми этими Ульяновыми, Троцкими, Урицкими и Свердловыми, общаться бесполезно. И тут появляешься ты, напоминающий мне о Джугашвили. Я краем уха уже слышал об этом "грузинском экспроприаторе". Он, кажется, учился в семинарии, писал стихи, и, по отчетам агентуры, он обладает неплохими административными способностями. А нам и нужен человек, способный расставить нужных людей на нужные места так, что бы результат превзошел по эффективности еврейские "точечные удары"... Если убедить его, что истинные причины его "старших товарищей" расходятся с их лозунгами, может и получиться… Давай попробуем, лейтенант, а? Ведь это же шанс... Большой шанс! Ты даже не представляешь, сколько в истории зависит подчас от одного — единственного человека. Одна — единственная личность может кардинально изменить весь ход истории!..
— Дмитрий Сергеевич, — виновато посмотрел на него Игнатьев. — Простите, но я... Я очень долго шел домой. Вы даже не представляете, через что мне пришлось пройти...
— Представляю! — с жаром воскликнул Тверской. — Очень хорошо представляю, голубчик! Именно потому так откровенен с тобой, доверяя самую ценную, самую сокровенную идею. В тебе есть редкостный стержень. Все твоя молодость, романтика, мягкость — все это внешнее, а внутри — стальной стержень. Такие как ты — редкость, в этом уж мне поверь, я повидал людей. Потому-то к тебе так необычно относятся и красные и белые. Потому-то именно у тебя и есть шанс уговорить господина Джугашвили, убедить его. А уж учитывая ваши личные отношения, и мои документы…
— Простите, Дмитрий Сергеевич, — повторил лейтенант, — но я очень долго шел домой... То, что вы называете "стержнем" — всего лишь мое чувство к той, далекой и желанной. Отнять его — и я буду обычным петербургским интеллигентом, не способным самостоятельно завязать шнурки. А вы предлагаете именно это... Она ждет меня, ротмистр... Простите...
— Понимаю, — вздохнул Тверской. — Хорошо, я доведу тебя до города, а там... Ты мне только адрес свой оставь, хорошо? Я загляну к вам... через некоторое время... Вдруг передумаешь... Договорились? Вот и славно...