– Все плохо, – сообщила Ядранка, выключая радио.
– Я уже понял.
– Армия боснийцев продвигается в сторону Черно-Поля. Если они туда доберутся, дорога нам будет отрезана.
Барлес выругался громко и отчетливо. Это были отвратительные новости: если мусульмане отсекут пути к отступлению, вырваться отсюда будет сложно. Особенно Ядранке – с ее фамилией Врсаловиц будет просто невозможно пройти контрольный пункт боснийцев, несмотря на ее аккредитацию, выданную ООН.
– Прямо как в Ясеноваце, – пробормотал Барлес.
– Как в Ясеноваце, – повторила за ним Ядранка, нервно улыбаясь.
Года два назад, когда сербские танки уже почти взяли в клещи Дубицу, им удалось вырваться из ловушки, поддав газу и проскочив там, где кольцо окружения замкнулось спустя десять минут. Перед тем как они уехали из Дубицы, Барлес успел зайти в уже горящую церковь и вынести два православных требника XVIII века и небольшое изображение святого Николая на холсте, который он наспех вырезал из рамы своим складным швейцарским ножом
– Это все сгорело бы в любом случае, – сказал Барлес.
Когда Ядранка узнала, что у него и в мыслях не было передать спасенные из огня святыни в музей или в министерство культуры Хорватии, она устроила ему хорошую выволочку.
– Это называется мародерство, – гневно отчитывала она его, пока Маркес гнал машину прочь от Дубицы. – Гнусное мародерство!
Даже когда Барлес напомнил ей, что, вообще-то, православную сербскую церковь подожгли хорваты, поток ее красноречия долго не стихал. То были времена, когда Ядранка еще придерживалась своих моральных принципов довоенного образца. Тогда в их съемочную группу «Телевидения Испании» в Югославии (которая на тот момент называлась Югославией) входило пять человек: помимо Барлеса, Маркеса и Ядранки, были еще звукооператор Альваро Бенавент и Майте Лисундиа, молодая журналистка, которая встречалась с одним музыкантом из рок-группы «Лос Рональдос». Майте была небольшого роста, молчаливая и решительная. Это была ее первая война, Маркес и Барлес были для нее образцом для подражания: она смотрела на них и следовала за ними повсюду с рюкзаком за плечами, чуть пригибая голову, когда вокруг свистели пули и рвались снаряды. В Вуковаре, когда сербы начали первый крупный артиллерийский обстрел хорватского штаба, им всем пришлось выбирать – спуститься в бомбоубежище и временно оказаться в безопасности, при этом рискуя никогда больше не выйти оттуда на свет божий, или пешком постараться выбраться из этого сектора Вуковара, который обстреливался особенно жестко. Они выбрали второй вариант, и Майте молча бежала за ними те долгие полчаса, пока они, вжимаясь в стены домов, укрывались от летевших над головами снарядов, не имея возможности снять ни одного кадра, как бы им ни хотелось, а на голову им сыпалась черепица с крыш и ветки деревьев. Что касается звукооператора Альваро, раньше он был уверенным в себе и спокойным: настолько, что даже мог взять в руки «бетакам» и снять по-настоящему отличный материал во время сражений в районе Чорне-Радицы. Но Вуковар и тот день, когда они были на волосок от смерти и чудом сбежали из Дубицы и Ясеноваца, изменили Альваро до неузнаваемости. Барлес запомнил его шумное дыхание и пальцы, вцепившиеся в спинку сиденья машины, пока они мчались прочь от сербских танков, медленно надвигавшихся с горизонта. Альваро больше не хотел возвращаться на войну вместе с Маркесом и Барлесом.
– После всего, что сегодня произошло, – повторял он снова и снова по дороге из Ясеноваца, – я считаю, что мой долг перед родиной выполнен. А вы можете продолжать. Оба.
Женщины на войне. Ядранка, Майте, Хайди со своими голубями. Катрин Лерой с фотоаппаратами через плечо[240], спорящая с израильским солдатом в Тире. Кармен Ромеро из EFE[241], мокрая от снега, пытается найти телефон в гостинице «Интерконтиненталь», чтобы передать информацию о том, что на улицах Бухареста много убитых. Кармен Постиго исполняет[242] чувственный танец с Ульфом, своим шведским оператором, в канун Нового года, когда пал режим Чаушеску. Пережившая взрывы газовых бомб Аглае Мазини пересекает Бейрут, уворачиваясь от снайперов, почти вслепую из-за газа, разъедающего глаза, чтобы передать по телексу свою ежедневную хронику в редакцию «Пуэбло». Кармен Сармьенто в Никарагуа ведет прямой репортаж из засады.[243] Лола Инфанте[244] в Нджамене в ужасе смотрит на Барлеса, когда он кладет ей на юбку человеческую ключицу, подобранную им на берегу реки Шари, – там они нашли обглоданный крокодилами скелет с проволокой на запястьях и дыркой в черепе от выстрела в затылок. Арианна с сигаретой в зубах и в бронежилете ведет машину под огнем снайперов по «Аллее снайперов» в Сараево под «Walk on the Wild Side» Лу Рида.[245] Кристин Спенглер на пыльном «лендровере» пробирается среди минных полей[246] на юго-западе от алжирского Тиндуфа. Слободанка пытается остановить кровотечение Полю Маршану[247] и сама вся в его крови. Ориана Фаллачи рассказывает Барлесу про свой диагноз – рак – на борту самолета где-то между Дахраном и Хафар-эль-Батином за неделю до вторжения иракской армии в Кувейт. Пегги, телеоператор Си-эн-эн, с нижней челюстью, раздробленной разрывной пулей, и страшно свисающим языком, напоминающим галстук. Спящая Мария-Португалка с обнаженной смуглой грудью. Коринн Дуфка, освещенная пламенем отеля «Европа», с волосами, заплетенными в косу, в узких джинсах, увешанная «никонами», в тот день, когда Барлес не смог остаться в стороне и спасал детей, вынося их из огня, и она успела его сфотографировать. Коринн и Барлес знали друг друга со времен Сальвадора, и более смелой женщины на войне ему видеть не доводилось. Фотографии, сделанные Коринн в Боснии, облетели весь мир и неоднократно печатались на обложках «Тайм», «Пари-матч» и других крупных международных журналов. Она несколько месяцев работала в Сараево, пробиралась в Мостар через горы пешком и в девяносто втором подорвалась на мине в Горни-Вакуфе. На восстановление ушел месяц, и она вернулась на войну с новыми шрамами вдобавок к тем, что у нее уже были. Как заметил Херва Санчес, увидев ее снова в холле гостиницы «Холидей Инн», есть женщины со стальными яйцами.
240
241
243
247