Шагая по середине дороги, Барлес посмотрел направо, в сторону леса, но не увидел ни одного хорватского солдата. «Наверное, пока прячутся, – подумал он. – Если еще не дали деру». Маркес снова занял выжидательную позицию: он лежал на склоне, нацелив камеру на мост, а рядом валялись рюкзак и каска Барлеса. Когда до телеоператора оставалось метров десять, Барлес снова посмотрел туда, где раньше стояла колокольня. Затем взгляд его скользнул вниз, на изгиб дороги по другую сторону моста и реки. И тут Барлес увидел первый танк.
Танк всегда вызывает особую тревогу: эта зловещая груда металла движется с грохотом и скрежетом, точно древний дракон. Танк – это самое неприятное из того, что можно встретить на войне, особенно если это вражеский танк. Даже если он подбит, стоит неподвижно и ржавеет, все равно: одна его тень внушает ужас. Танк пробуждает первобытный, иррациональный страх и всегда вызывает желание бежать. В 1982 году Барлес, только что вернувшийся с Фолклендских островов[252], провел восемь часов с группой палестинских бойцов, охотников за танками. Шестеро молодых арабов, вооруженных РПГ-7, сражались в пригороде Бурдж-аль-Бараджне, к югу от Бейрута. Рядом с жилым кварталом стояла израильская «Меркава», и совсем еще молодые палестинцы – старшему, наверное, не исполнилось и семнадцати – пытались уничтожить ее из гранатометов. Они подбирались к танку все ближе и ближе, стреляя из-за руин домов, но их кумулятивные гранаты то не могли пробить броню, то просто не попадали в цель. Наконец «Меркава», словно разбуженный монстр, медленно развернула башню и, сделав один-единственный выстрел из пушки, убила сразу двоих палестинцев. Потом на то место, где прятались арабы, обрушилась израильская пехота, стреляя из всего подряд: из автоматов «Галиль» и из пулеметов; и тогда Филипо, фотограф «Сигмы», сказал, что фотографии не стоят того, чтобы из-за них «se faire tuer», то есть дать себя убить, и пустился бежать. Барлес бросился ему вслед, и их примеру последовали все остальные. Барлес и Филипо бежали без остановки, пока не добрались до отеля «Коммодор», где Томас Альковерро из «Вангуардии» ждал их в баре, чтобы в который раз рассказать им, как его жена ушла от него к Пабло Магасу из АBC.
С людьми их профессии такое случалось часто: военный репортер мог, например, бежать от ливийского танка в Нджамене, а законная супруга тем временем ходила по барселонским судам, требуя развода. Но на самом деле большинство журналистов не принимало это близко к сердцу. В конце концов, пока они геройствовали, перебегая улицы под обстрелом, и все такое в том же духе, их жены воевали с детьми, школой, оплатой счетов за телевизор, за газ и боролись с одиночеством. Но Томас Альковерро винил себя и искал утешения, как мог. Он был самым опытным из репортеров и корреспондентов на Ближнем Востоке, и однажды вечером на пляже в Эмиратах он признался Барлесу, что надеется умереть в Бейруте, потому что в Испании у него знакомых не осталось. Те же мысли приходили в голову и Хулио Фуэнтесу из «Эль Мундо», который, как говорили, в молодости был красавцем и во время войны в Никарагуа даже соблазнил Бьянку Джаггер[253]. А может быть, и она его – тут версии расходятся. Позже Хулио, как и Томаса, а также многих других, бросила девушка: ей надоело, что он проводит все время в Сараево. Из-за всех этих переживаний Хулио Фуэнтес стал уходить в себя; война была для него как наркотик, который он каждый день вводил себе в вену шприцем. Поэтому Педро Хота, его босс, решил отправить Хулио корреспондентом в Италию, где тот теперь носил галстук, водил спортивную машину и завел себе новую подружку. Плохо было то, что иногда по ночам у Хулио сносило крышу и он просыпался в Боснии. «Три бича журналиста, – говаривал старина Легинече, – это нервный срыв, развод и запой».
Барлес открыл было рот, чтобы крикнуть Маркесу про танк, но тут прогремел первый выстрел. Теперь из миномета стреляли не наобум, навесом, – это был уже прицельный настильный огонь по территории, прилегавшей к мосту. Барлес бросился ничком на землю, услышав, как снаряд пролетел над его головой со звуком рвущейся ткани, а потом разорвался дальше – за хутором. «„Ниссан“…, – подумал Барлес. – Хоть бы эти сукины дети не попали в „ниссан“. – Потом он подумал о Ядранке: – Хоть бы эти сукины дети не попали в нее».
253
…