Барлес увидел второй танк, появившийся из-за поворота на Биело-Поле, и понял, что мосту осталось жить не больше минуты. Лежа на склоне, он обернулся в поисках путей отступления. Под обстрелом нельзя бежать по прямой и, прежде чем начать перебежку, нужно мысленно проложить себе маршрут: от этого камня – к дереву, а от него – к канаве, соблюдая старый принцип «never in the house» – «никогда не заходи в дом». Когда бежишь, дома – опасные ловушки: ты не знаешь, что там внутри, и, кроме того, если ты там задержишься, в конце концов стену прошьют выстрелы, а бомбы обрушатся на тебя вместе с крышей. Можно войти в дом, думая, что там безопасно, и так из него и не выйти.
Крупнокалиберный пулемет продолжал вести огонь, поэтому открытый участок дороги от них до Секс-символа Барлес исключил, как слишком рискованный. Возможно, лучше пойти вдоль склона, как сделали двое хорватов, затем быстро пробежать мимо хутора, а уж оттуда до «ниссана». Барлес взвалил рюкзак на спину и стиснул зубы, чувствуя неприятное покалывание в паху и животе. «Стар я стал для всего этого, – подумал он. – Лучше быть молодым, верить в хороших и плохих парней, иметь крепкие ноги и чувствовать себя участником событий, а не просто свидетелем. После сорока ты в этой профессии чертовски быстро стареешь».
Он наклонился к плечу Маркеса, чтобы проверить уровень заряда батареи, и тут все произошло почти одновременно. Пули зазвенели по металлической обшивке моста, а позади них прямо посреди дороги разорвался снаряд. «Секс-символу досталось уже в третий раз», – подумал Барлес, и тут мост, немного приподнявшись, содрогнулся, озаренный снизу каким-то оранжевым сиянием, но Барлес не услышал взрыва, а почувствовал, как горячий и плотный воздух словно каменным кулаком ударил его в грудь, в лицо и по барабанным перепонкам. У Барлеса зазвенело в ушах, потом в легких, в ноздрях и голове, и только потом раздался шум или, скорее, треск, что-то вроде «крашшш», и реку, и весь мост заволокло дымом, а с неба градом посыпались обломки. И тогда Барлес посмотрел на Маркеса: приникнув правым глазом к видоискателю камеры, этот сукин сын просто сиял от удовольствия.
Теперь стреляли из всего и сразу. Разъяренные потерей моста, боснийцы пытались сровнять с землей все, что могли достать с другого берега. Барлес заметил, как последняя четверка хорватских подрывников показалась из леса и побежала к хутору.
– Уходим, – сказал Маркес.
– Снял?
– Снял.
По асфальту щелкали пули. Барлес скользил вниз по склону, зная, что позади, с «бетакамом» на плече, Маркес снимает его с движения, пока они выбираются. Наверху, на дороге, разорвался еще один снаряд. Они пробежали метров тридцать под защитой склона и, перебравшись через какой-то грязный ручей сточных вод, стали подниматься обратно на дорогу. «Наверное, хорошие кадры получились: чавкающая грязь у нас под ногами и взрывы на заднем плане», – подумал Барлес, прежде чем начать карабкаться вверх. На полпути он остановился, чтобы взять видеокамеру, которую протягивал ему Маркес.
– Танки снял?
– Они были за кадром, а переводить камеру я побоялся.
– Ну и ладно.
Когда они выбрались на дорогу, Барлес вернул «бетакам» Маркесу. Пулемет все еще бешено молотил сквозь дым, который уже рассеивался. «Хоть бы этому сукину сыну не взбрело в голову снимать сейчас, – взмолился про себя Барлес. – Хоть бы этому сукину сыну… хоть бы…»