Силы для ответа остались только у унтерштурмфюрера Шварца.
— Это же низшая раса. — Он дышал все еще с трудом — так, как будто в его легкие поступало недостаточно кислорода.
— Совершенно верно, — согласился Стервятник, и тут же отвлекся от валявшихся на земле мертвых и от генетических теорий Шварца. Глядя на часы, он объявил: — У нас осталось ровно двадцать пять часов, господа. Пока мы отлично вписываемся в график. Поздравляю всех. Но теперь это уже история. Кроме того, следующая возвышенность, которую вы можете видеть вон там, — это деревня Канне. Возможно, парашютисты и пересекли канал Альберта. Однако лично мне кажется, что это им так и не удалось. Я думаю, что вы все знаете мое мнение о Люфтваффе[36].
— Вы имеете в виду, что нам придется с боем форсировать канал Альберта? — спросил Фик. Кровь все еще сочилась через толстую ткань рукава его мундира.
— Да, боюсь, что король Леопольд не захочет послать свою королевскую яхту, чтобы переправить нас через канал, — цинично усмехнулся Стервятник. — Но об этом мы подумаем, когда придет должное время. Пока же наша первая задача состоит в том, чтобы войти в деревню Канне. Фик, вы останетесь у реки и будете охранять переправу вместе с Кауфманном.
В этот самый момент Кауфманн пытался связаться со штабом «Вотана» по рации, чтобы сообщить штурмбаннфюреру Хартманну об их грандиозном успехе — о том, что им удалось переправиться через Мёз.
Фик скривился, но его рука страшно болела, и у него не было сил возразить Гейеру.
— Вы, Шварц, — продолжал Стервятник, — приблизитесь к деревне с южного направления. А вы, — он повернулся к фон Доденбургу, — с северного. Я последую за вами вместе с полувзводом, который будет находиться в резерве. Когда кто-то добьется серьезных результатов, пусть он сразу же пошлет ко мне связного, чтобы сообщить об этом. Тогда мы немедленно бросим все главные силы роты в это место и окончательно прорвем оборону противника. Помните старое прусское военное правило — klotzen nicht klecksen[37]? Именно так мы и поступим. — Он увидел, как выражение лица Шварца изменилось, и резко бросил: — Давайте не устраивать театр, мой дорогой Шварц! В должное время вы избавитесь от «боли в горле». Вы уже заработали Железный крест — причем первого класса. Удовлетворитесь им и сохраните своих людей. Нам сейчас дорог каждый человек.
При упоминании о желанной награде глаза Шварца загорелись.
— Вы хотите сказать, что…
— Обычно я всегда говорю то, что хочу сказать. Вы заслужили свою награду, Шварц, и получите ее в свое время. Если выживете, — вполголоса добавил Стервятник.
Если унтерштурмфюрер и услышал его последние слова, выражение его лица не изменилось. Все, что на нем отражалось — это жестокая решимость выполнить приказы Стервятника, подстегиваемая обещанием награды.
«Кретин, — подумал Стервятник про себя. — За этот кусок жести он готов прошагать до Луны и обратно!»
Но, оставив свои мысли при себе, он просто резко скомандовал:
— Ладно, господа, за дело! И давайте надеяться, что нам повезет!
* * *— Ты можешь что-нибудь сделать для него? — спросил фон Доденбург, когда Шульце склонился над раненым голландским мальчиком, которого он выловил из воды.
Шульце ответил не сразу. Он был занят — снимал с мальчишки пропитанную кровью рубашку, стараясь не причинить ему больше боли, чем тот уже пережил. Для такого крупного человека, каким являлся Шульце, у него были удивительно нежные руки. Но мальчик все равно застонал от боли. Его дыхание становилось все короче, что свидетельствовало о нарастающем удушье, веки дрожали, в глазах застыли боль и ужас. Его грудь, теперь освобожденная от одежды, представляла собой кровавую кашу. Через отверстия от пулеметной очереди, они могли видеть что-то белое на блестяще-красном, которое, дрожа, дергалось взад-вперед.
— Это легкие, — шепотом сказал Шульце.
Мальчик услышал это слово и понял его значение.