Штаб полка увязал наши действия с соседями. Сам я побывал в 16-м полку Федора Михайловича Орехова и в 11-м полку Николая Бенедиктовича Оленина.
Участок 11-го полка примыкал к левому флангу грязновского батальона и оттуда тянулся на юго-восток, севернее Малой Рублевки к участку 16-го полка. И Оленин и Орехов рассказали мне, что на их участках в глубине обороны противника отмечено появление значительных групп танков. Возможно, они переброшены из Котельвы.
Утром 12 сентября мы двинулись в наступление. Снова уличные бои, снова схватки за каждый дом и двор, снова потери... Надо было что-то срочно придумать, чтобы заставить противника оглянуться на свой тыл. Решили сделать следующее...
Я отправился к лейтенанту В. В. Дудкину, во взвод конной разведки. Рассказал разведчикам, что фашисты, обороняющиеся в Котельве, располагают сейчас тыловой дорогой. Опошня - Диканька - Полтава. Это их главная коммуникация. Ее можно и должно перерезать.
- Кто пойдет добровольцем во вражеский тыл, шаг вперед! - обратился я к разведчикам в заключение.
В ответ весь взвод во главе с лейтенантом Дудкиным сделал шаг вперед. Растроганно смотрю на них: смелые, дружные ребята. Пожелал им доброго пути и боевого успеха. С тем и расстались.
Конечно, я тогда не знал, что и штаб корпуса и штабы дивизий наметили аналогичные действия, но, разумеется, куда более значительными силами. В частности, командир 5-й дивизии приказал скрытно выдвинуть на вражеские тыловые коммуникации целый батальон 16-го полка, который шел навстречу нашим разведчикам.
Между тем взвод Дудкина, совершив в конном строю быстрый марш к Ворскле, двинулся вниз по реке, текущей здесь среди лесов и рощ почти строго с севера на юг, вдоль большой дороги на Полтаву. Вскоре разведчики Дудкина пересекли эту дорогу и, разбившись на две группы, атаковали противника. Одна группа разгромила фашистскую автоколонну с боеприпасами, другая захватила вражескую минометную батарею. Подорвав минометы, Дудкин со своими бойцами снова выскочил на дорогу. В фашистском тылу началась паника. Она еще более усилилась, когда в районе села Деревки наши разведчики" соединились с батальоном 16-го полка.
В это время я находился в 3-м батальоне. Стрельба в немецком тылу доносилась до нас очень явственно, мы чувствовали, что дудкинский взвод действует энергично. Вдруг капитан Грязнов доложил:
- В траншеях противника оживление. Огонь ослаб. Кажется, отходят.
Позвонили комбаты Мыльников и Чистяков. На их участках та же картина. По-видимому, враг отходит. Приказал немедленно поднимать роты и начинать преследование противника. Сам остался с 3-м батальоном, майор Сологуб пошел к Чистякову, майор Гридюшко - к Мыльникову. А донесения продолжали поступать одно за другим. Сомнений уже нет - отступают!
Началось преследование противника. Главные силы полка свернулись в колонны и, выслав походное охранение, двинулись из Котельвы на юг. Впереди то вспыхивала, то затихала автоматная и ружейно-пулеметная стрельба - противник отступал поспешно, сопротивлялся неорганизованно.
Связавшись со штабом полка, я приказал майору Аветисову доложить в штаб дивизии обстановку и мое решение. Минут пятнадцать спустя штаб дивизии вызвал меня по радио. Полковник Кожушко весело напутствовал:
- Донесение Аветисова получил. Молодцы и - так держать! Орехов и Оленин сейчас тоже пойдут вперед...
Настроение Ивана Никитовича я очень хорошо понимал: ведь целых две недели сидели мы в Котельве. И вот наконец вперед!...
Вскоре меня нагнал майор Гридюшко. Достал из кармана гимнастерки мятый листок, объяснил, что это - письмо из Германии, нашли его в селе Деревки, возле сожженной фашистами хаты. Прямо в седле прочел строки, написанные неровным, совсем еще детским почерком:
"Мои родненькие мамочка и братишка Павлушка! Передаю по низкому поклону. Сообщаю, что жива, но здоровье сильно подорвано на тяжелой работе. За семь месяцев, что я в Германии, рук не чую, очень болят. А кушать, мамочка, нечего. Дают утром 200 граммов хлеба, а вечером одну баланду, маленькую миску. Вот и вся еда. Хоть бы мне попасть еще домой, повидаться с вами, а тогда и помирать можно. Родные мои! Мне часто снится, что надеваю новые ботинки, а я уже не помню, какие они. Ходим здесь босые, оборванные. Хорошо еще, что мы здесь все вместе, вместе думаем и вспоминаем про наши Деревни... Ваша дочка Галя Крупицкая"{11}.
- Прочитал? - спрашивает Гридюшко.
- Прочитал, - отвечаю. И думаю про несчастную эту девчушку, про ее мать и малого брата... Может, их всех нет уже в живых и вот этот листок - все, что осталось от большой и дружной крестьянской семьи.
- Отошлю письмо сейчас в дивизию, - говорит Гридюшко. - Пусть размножат в типографии, чтобы во всех полках могли прочитать.
Примерно в полночь, когда полк прошел 7-8 километров от Котельвы, звуки боя впереди резко усилились. Комбат Грязнов прислал донесение: перед мостом, что на притоке Ворсклы, а также левее и правее моста противник оказывает организованное сопротивление.
На этом рубеже мы вынуждены были остановиться. Надо было, кроме всего прочего, дать людям отдых. С утра полк возобновил наступление, но успеха оно не принесло. В четыре часа дня я приказал Чистякову двинуть 2-й батальон в обход. Капитан Чистяков хорошо справился с задачей. Батальон зашел противнику в тыл, одновременно 8-я дивизия - наш сосед справа - также обошла фашистов. Они дрогнули и поспешно отступили к селу Опошня.
В авангарде полка опять шел 3-й батальон капитана Грязнова. Впереди была Опошня - большое село. И отметки на топографической карте и донесения полковых разведчиков, уже побывавших под Опошней, говорили, что она расположена на высотах. Высоты эти господствуют над долиной Ворсклы, с них далеко видны идущие с севера дороги - те Самые, по которым двигался к Опошне наш полк и другие части 5-й дивизии и 20-го корпуса.
Был поздний вечер, когда на своей рыжей лошадке по кличке Ведун я нагнал Грязнова. Говорю ему:
- Павел Иванович, Опошня фашистами сильно укреплена. Стоит на высотах, подступы к ней все простреливаются. Надо воспользоваться ночной темнотой, ворваться в село. Потеряем элемент неожиданности - трудно придется полку...
- Ворвемся, - отвечает он. - Первой пойдет рота Чиркова. Андрей Степанович - мужик железный.
Я вернулся в штаб полка, а часа полтора-два спустя впереди поднялась сильная стрельба. Грязнов передал по радио:
- Вышел к Опошне. Атакую...
Двадцать минут спустя:
- Роты ворвались в первую траншею. Захватили две противотанковые пушки...
А через несколько минут:
- Дзот противника ведет сильный пулеметный огонь. Командир восьмой роты Чирков убит. Рота залегла. Иду к ним.
Бой впереди вспыхнул с новой силой. Я торопил подходящие с марша 1-й и 2-й батальоны, приказал батарее Левченко быстро выдвинуться в Опошне (батарея Губина уже поддерживала огнем 3-й батальон). Связался по радио с Грязновым. Ответила радистка Аня Некрасова. Голос ее срывался:
- Товарищ подполковник! Капитан Грязнов... Павел Иванович... Убит!
Поскакал в батальон. На опушке леса перегнал батарею Левченко. Он разворачивал 75-миллиметровые пушки для стрельбы прямой наводкой. Там, на юге, ночной горизонт загораживала темная гора, опоясанная огоньками выстрелов. Это и была Опошня.
Над ухом засвистели случайные пули. Слез с коня, дальше к залегшим ротам пошел пешком. Заместитель Грязнова по строевой части капитан В. П. Кулемин доложил, что принял командование батальоном. Я спросил его, как все произошло. Оказывается, когда пулеметный дзот закрыл огнем дорогу, когда был убит Андрей Степанович Чирков, а его рота залегла, Павел Иванович Грязнов сам пополз к вражеской огневой точке. Он подорвал дзот гранатами. Боец, видевший подвиг комбата и тщетно пытавшийся вынести в тыл тело Грязнова, уверял, что капитан получил десятка полтора пулевых ран в грудь и живот и был уже мертв. В этот момент противник предпринял контратаку, боец был вынужден отойти к своим. Он принес лишь документы и оружие комбата.
Я приказал капитану Кулемину отыскать тело Грязнова и вынести в тыл, однако поиски результата не дали ни в этот день, ни на следующий. Не обнаружили мы его и в ближайших госпиталях. Как ни горько было, но пришлось подписать и отправить родным Павла Ивановича Грязнова извещение о его гибели. Одновременно я представил его к награждению посмертно орденом Красного Знамени. Мы тяжело переживали гибель Павла Ивановича. Полк обошло стихотворение, написанное Анной Некрасовой. Помню его последние строки: