В ответ раздалась очередь… Началась перестрелка. Мы поспешили на помощь. Тот же с хрипотцой баритон злобно выругался:
— Ах, гад, переоделся!..
Мы не дали парашютистам собраться вместе. Они пытались прорваться каждый в отдельности. Все были в красноармейской форме и с нашими автоматами. Но русского языка не знали. И на этом, как выразился Курдюков, засыпались…
Всю ночь и утро мы вылавливали двуногих жаб. Гитлеровцы отстреливались. Только один из них, проживший десять лет в Чехословакии, сдался в плен. Он показал, что их задача была подорвать наш аэродром, нападать на тыловые части, сеять панику.
Из пятидесяти десантников бесследно пропало только четверо. Они либо утонули в топи, либо в темноте улизнули.
Особисты занялись розыском переодетых диверсантов. А мы помылись в бане, переоделись и похоронили десять погибших наших товарищей.
Большой блиндаж. В первом отсеке, который совсем не походил на приемную, мы, группа офицеров, ждем беседы с командующим фронтом. Рядом со мной сидит остроглазый, белозубый полковник. Он доказывает своему соседу, подполковнику с заметным брюшком, что в битве с фашистами наступил великий перелом:
— Теперь группировке немцев не вырваться из кольца. Они ждут помощи и верят, что их выручат. Самоуверенность! Недооценка наших сил…
Артиллерийский гул усилился. Спорившие на минуту притихли, прислушались. Потом снова возобновили диалог. Подполковник пухлыми руками изобразил круг:
— Я не преуменьшаю значения окружения немцев на Волге. Я лишь о том толкую, что рано еще говорить о переломе. Сейчас Гитлер, спасая свой престиж, бросит все свои резервы на выручку Паулюса. Окружить мало. Надо уничтожить. А тут еще бабушка надвое гадала. Ведь под Старой Руссой-то они вылезли из петли.
— Было, было. Но не забывай, что мы стали сильнее…
Их беседу прервал адъютант генерала. Приоткрыв скрипучую дверь, он пригласил:
— Полковник Сошальский!..
Остроглазый, белозубый сосед в поношенном костюме быстро встал и уверенной походкой направился в кабинет командующего.
После Сошальского туда вошел я.
Генерал окинул меня уставшим взглядом и спросил, за что я получил медаль и орден. Выслушав, хотел было что-то сказать, но в это время внимание его привлекла приписка, сделанная возле моей фамилии. Прочитав ее, он поинтересовался:
— Сколько времени командовали полком?
Я доложил. Генерал задумался.
— Да… Маловато.
Он что-то прикинул и толстым красным карандашом внес в список изменение.
— Вот так надежнее… Временно будете замещать командира девятьсот девяносто первого стрелкового полка.
В машине, которую мне указали, уже сидел полковник Сошальский. Его назначили заместителем командира 258-й стрелковой дивизии.
Алексей Андреевич оказался простым, откровенным человеком, не лишенным чувства юмора. О себе он рассказывал с улыбкой:
— Пословица гласит: язык до Киева доведет. А меня «язык» довел до Сталинграда. Вернее, отсутствие «языка». Представьте, мои разведчики не смогли схватить живьем ни одного немца. Это было под Старой Руссой. И вот меня, начальника разведки армии, к ответу: «Где язык?» Пришлось расписаться в своей беспомощности и северо-запад променять на юг…
Он засмеялся и рукой обозначил животик:
— Этот самый подполковник тоже попал в резерв, но его подвел не «язык», а чрево: один чемодан набил сухофруктами, а второй салом и спиртом. Вот начальство и отправило его… поразмыслить.
Об успехах Сталинградского фронта Алексей Андреевич говорил с гордостью. Он твердо верил, что из окружения войска Паулюса не вырвутся.
Я был рад, что мне предстояло служить в дивизии, в которой заместитель комдива сочетал в себе юношескую восторженность с юмором пожилого мудрого человека.
Когда, прибыв во второй эшелон соединения, я проходил мимо артиллерийского парка, меня окликнул военный, весь обвешанный орудийными затворами:
— Товарищ майор! Александр Андреевич!
Голос знакомый, а прокопченное лицо с лохматыми бровями не признать. Но вот кричавший подбежал ко мне и с укором спросил:
— Что ж вы, товарищ майор, своих не признаете?
— Иванов!
Я чуть было не назвал его Палтус. Обнялись. Пошли взаимные расспросы. Его интересовала судьба однополчан.
Я коротко рассказал, как мы выходили из окружения, что Курдюков и братья Кругловы находятся здесь же, на Сталинградском фронте…
— Точно знаю лишь о Калинкине. Он в десантной дивизии…
Я написал полевой адрес своего адъютанта, передал Иванову:
— Ну а ты куда после санбата попал?
— Я-то? — Он указал в сторону артпарка. — Да прямо сюда. Орудийное дело мне по душе. Кстати, какая судьбина постигла моего безотказного «максима»?
Я не скрыл печальную историю с тачанкой.
— Курдюков до последней минуты берег пулемет. Но в окружении многие и головы не сберегли…
Иванов проводил меня до техсклада и, прощаясь, высказал свою думку:
— Нынче Октябрь встретим не иначе как победой. — И вдруг немножко приподнятый тон его сменился на просительный: — Товарищ майор, возьмите к себе в полк. На передовую отпустят. Это не в тыл куда-нибудь…
Я обещал Иванову помочь с переводом. Записал его адрес. В полк ехал с мыслью: «Как-то встретят на новом месте?»