Старушка зашлась в истошном плаче и упала на снег. Пробегавшая мимо санинструктор Мария Кузьменко наклонилась над женщиной, стала приводить ее в чувство.
Много бед наделали в селе фашисты. Они вешали активистов, грабили жителей. Помещение школы превратили в конюшню, сожгли правление колхоза. У большинства сельчан реквизировали коров, среднюю и мелкую живность уничтожали ради забавы или спьяну.
— Хлебнули горюшка семерничане, — вздохнул старшина батареи старший сержант Плиц. — Хлеб, какой спрятать не успели, подчистую подмели, а перед нашим приходом запалили амбар. Вот сволочи! Никак в толк не возьму, откуда такое изуверство…
— Фашистская идеология, товарищ Плиц, — произнес подошедший капитан Галкин. — Который год втолковывает им геббельсовская пропаганда — немцы высшая раса, она имеет на все право, остальные народы нужно уничтожать. Способы для этого разные — оружие, концентрационные лагеря, непосильный, каторжный труд, голод.
Федор Семенович недавно убыл из подразделения Чигрина: коммунисты полка избрали его парторгом. Но он не забывал батарейцев. Редкий день не заглядывал к ним. Вот и теперь бойцы расступились, освобождая на скамье место. К парторгу потянулись с кисетами, угощали махоркой. Галкин свернул цигарку и, затянувшись дымком, продолжил:
— Со многим еще придется встретиться на фронтовых дорогах. Гитлеровцы натворили такого, что порой трудно поддается пониманию в наш двадцатый век.
Воины слушали политработника, и сердца их полнились еще большей ненавистью к врагу. Да иначе и быть не могло. Жестокость порождает гнев и священную месть.
Дальше Семерников продвинуться не удалось. Противник вел артиллерийско-минометный огонь с железнодорожной насыпи и со стороны станции Хапры. Один из снарядов, видимо, угодил в укрытых в садах коней. Послышался истошный крик. Удивительно, какая осмысленная, почти человеческая мука слышится в лошадином ржании!
— Как человек зовет, аж дрожь берет. Пойти прикончить, что ли? — вздохнул старшина батареи.
Но тут в саду прогремел винтовочный выстрел.
— Поздно, Плиц. Кто-то уже успел облегчить коняге муки.
Над селом висела ночь. В небе тускло блестели звезды. Батарейцы находились у орудий, готовые открыть огонь. Изрядно промерзли. Чутко прислушивались к ружейно-пулеметной стрельбе со стороны железной дороги. Там кавалеристы искали брешь в боевых порядках противника.
К рассвету Чигрин разрешил по очереди греться в близлежащей избе. Прибежал посыльный. Командира батареи вызвали в штаб кавполка. Меж тем хозяйка поставила на стол исходящую паром картошку, принесла из погреба огурцы домашнего посола, капусту. Старшина батареи раскрыл мясные консервы, нарезал хлеб.
— Жаль уходить, — поднялся из-за стола Чигрин, с хрустом разгрызая не потерявший упругости огурец. И уже на ходу: — Оставьте картошки, после доем.
— Я еще поставила, — обернулась к нему хозяйка.
Васнецов, продолжая есть, обсуждал фронтовые дела. Посмотрел на часы: время менять смену. Только собрался отдать распоряжение, как распахнулась дверь и через порог шагнул Чигрин. Шапка сдвинута на затылок — верная примета, что получена задача.
— Уходим, братцы-кролики. Конники нащупали брешь в обороне фрицев. Снимаются. Мы — за ними. Утром железная дорога должна быть перехвачена. — Григорий Матвеевич посмотрел на командира взвода. — Васнецов, поднимай людей.
И, натянув поглубже ушанку, Чигрин вместе с Васнецовым вышел на крыльцо.
Уже взошла луна, разбросав вокруг желтоватые блики. «К морозу», — вспомнилась Васнецову примета. В сторону кладбища, расположенного на правой стороне села, за которым начиналась горловина оврага, двигались кавалеристы. Лошадей вели под уздцы. От мороза шерсть коней покрылась инеем, оттого все они казались булаными. Снег поскрипывал под копытами.
Васнецов шагнул с крыльца, заторопился к стоявшим возле сараев бронетранспортерам, у которых копошились водители.
— Чернов! — по фигуре узнал младший лейтенант водителя.
— Я!
Иван Чернов — опытный водитель, бесстрашный боец. Сколько раз под огнем противника подвозил боеприпасы, проскакивал там, где другим и не мечталось.