В эти дни заметно прибавилось работы медикам. Санинструктор старшина медицинской службы Чудов перевязывал, выносил с поля боя раненых. Многие батарейцы были обязаны ему своей жизнью.
Дмитрий Петрович, пожилой, степенный, рассудительный человек, пользовался у батарейцев авторитетом. К нему шли бойцы за советом и помощью. Командир — старший лейтенант Чигрин называл Чудова не иначе как по имени и отчеству, а это при его строгости значило многое.
В один из последних налетов фашистской авиации старшина перевязывал раненого. Рядом упала бомба. Взрывной волной Чудова швырнуло в сторону. Он потерял сознание, а когда пришел в себя, увидел — нет ноги. Бойцы бросились искать жгут, он слабеющем голосом позвал командира батареи. Чигрин склонился над старшиной.
— Не уберегся я, командир, прости. — И чуть тише добавил: — Война еще впереди. Вы уж тут за меня…
— Да ты что, Петрович?
Старшина закрыл глаза. Его лицо побледнело, длинные тяжелые руки плетьми упали вдоль носилок.
— В медпункт! — распорядился Чигрин.
Бойцы подхватили носилки. По дороге Дмитрий Петрович Чудов скончался. Весть об этом горечью полоснула по сердцам товарищей. Ничего не поделаешь — война. На фронтовой дороге вырос еще один холмик с каской и пятиконечной звездой.
Взятию Матвеева Кургана способствовало общее наступление войск фронта. Ломая сопротивление врага, они местами продвинулись более чем на сто километров. Теперь уже немецко-фашистскому командованию пришлось искать выход, снимать с одних участков силы и бросать на угрожающее направления. Но и это помогло им мало.
Дальше Матвеева Кургана полк не продвинулся. Несколько дней передний край взрывался артиллерийско-минометными залпами. Брешь в боевых порядках обороны противника найти не удалось. Войска перешли к обороне на реке Миус и приступили к инженерному оборудованию местности. Здесь их догнали другие части и соединения фронта.
Батареи заняли огневые позиции на окраине Матвеева Кургана. Обустраивались прочно, по-хозяйски: стены окопов, траншеи ходов сообщения обкладывали бревнами, возводили блиндажи в два-три наката, готовили укрытия для бронетранспортеров.
Инженерные работы в основном велись ночью. К утру передний край замирал — основная масса людей после ночных работ отдыхала. Бодрствовали лишь наблюдатели, дежурные связисты да работники штаба полка и тыловых служб. Все — от красноармейцев до командира полка — соблюдали строжайшую маскировку.
В светлое время суток в воздухе по-прежнему висела вражеская авиация. Зенитного прикрытия батарейцам недоставало. Фашисты вскоре поняли это и закружили буквально над головами.
— Нахалюги! — злились бойцы. — Наказать бы сволочей. Жаль, мало зениток!
Не раз заходил разговор о борьбе с низко летящими самолетами противника на совещаниях офицеров, на партийных и комсомольских собраниях. Исходя из создавшихся условий искали выход. Кавалеристы отгоняли фашистских стервятников залповым огнем. Для стрельбы приспособили пулеметы и противотанковые ружья, не раз выручавшие в борьбе с танками.
В один из налетов, после штурмовки траншей конников, три гитлеровских самолета на бреющем пошли не позиции батарейцев. Фашистские пилоты вели машины настолько низко, что виднелись их лица. В свистящем гуле авиационных двигателей, визге бомб, треске пулеметных очередей не было слышно выстрелов артиллеристов. Но вдруг за одним самолетом потянулся шлейф дыма.
— Никак, подожгли! — разнесся чей-то голос в затихающем гуле. — Горит! Горит!..
Громовый удар заглушил голоса. Над местом падения самолета всплеснулся столб дыма.
Полетели вверх каски, шапки. Бойцы обнимали друг друга. Не так часто удавалось сбить стервятника. Одно дело танки, орудия, пулеметы, вражеские доты. К ним уже привыкли, а тут самолет!
— Братцы, кто сбил-то? — воскликнул старшина батареи Плиц.
В батареях, взводах, расчетах, отделениях люди задавали подобные вопросы. И все пожимали плечами. Возможно, и дальше так продолжалось бы, не обернись командир батареи к красноармейцу Суслову, перезаряжавшему противотанковое ружье: