Минут двадцать продолжалась кровавая сеча, пока остатки гитлеровцев не отползли за кустарник и не скрылись в лесу. На фланге второй колонне удалось вплотную приблизиться к огневой, занимаемой взводом старшего лейтенанта Чайкина. Гитлеровцы окружили расположенную несколько на отшибе огневую позицию орудия сержанта Ивана Рожкова. Посыльный, докладывая Чигрину обстановку, от себя добавил:
— Трудно им там, фрицев тьма-тьмущая!
— Так уж и тьмущая! — улыбнулся Чигрин, глядя в побледневшее лицо молодого солдата. — Не заливаешь с испуга?
— Никак нет, товарищ капитан.
— Раз нет, попробуем помочь.
Чигрин взял автомат и обернулся к появившемуся на командно-наблюдательном пункте Шангину:
— Остаешься старшим на батарее, я — к Рожкову. Разведчиков сюда — Фролова, Малышко: со мной пойдут.
Командир батареи повел группу по заросшей можжевельником выемке к озеру Менниг-зее. Путь был окольным, зато позволял незаметно подойти к огневой Рожкова. Расчет комбата оправдался. Фашисты не обнаружили группу.
— Товарищ капитан, — встретил Чигрина сержант Рожков. — Спасибо за выручку! Фрицы лезут и лезут. Бьем из орудия, автоматов и карабинов и глушим гранатами, а они, гады, как очумелые. Вдруг слышим: стрельба в их тылу! Значит, думаем, идет нам подмога! Вот уж спасибо! Ну а мы по команде жахнули во фрицев наш последний ручной боезапас.
— Благодарить будешь потом. Вижу, трое вас осталось, немного для фланга. Пару человек добавлю, боеприпасов подброшу.
Командир батареи оставил красноармейцев Ивана Малышко и Нестора Фролова в расчете.
— Сколько еще имеете снарядов?
— Десять осколочных и два ящика бронебойных.
— Ящик ручных гранат и патронов подброшу. Держись тут. Чего бы ни стоило, держись. Фашисты на должны пройти. Связи не теряй. Держи ракетницу и патроны к ней. В трудную минуту сигнал — две красные ракеты.
— Будем стоять, товарищ капитан, — заверил Рожков.
— Думаю, что фрицы не дадут вам большой передышки. Ожидайте «гостей».
Чигрин поспешил на КНП. Минут через тридцать фашисты предприняли новую атаку, пытаясь прорваться через боевой порядок батареи. Но снова, понеся потери, вынуждены были отойти. Около сотни уничтоженных солдат и унтер-офицеров противника, два с половиной десятка пленных — таков итог этой схватки.
Чигрин позвонил в штаб полка. Трубку взял подполковник Данильченко.
— Говоришь, отбили две атаки? — переспросил командир полка. — Спасибо! Рад за вас! Волков, Дикарев, Соловарь тоже дерутся. Слышишь, небось?
— Да, слышу.
Батарея капитана Волкова не успела полностью замаскировать свою позицию, когда появился противник. Комбат, за плечами которого был путь от предгорий Кавказа, повидавший в своей фронтовой жизни всякое, не уходя от трудностей, стремился решать боевые задачи без потерь. Волков в критических ситуациях держался ровно, понимал: малейшая неуверенность в себе, растерянность тут же сказывается на подчиненных. «Стоит, — говорил капитан, — холодку тревоги заползти в сердце солдата, как он уж не боец на поле брани».
Комбат оставался верен себе и теперь. Противник приближался. Но капитан был спокоен. Хладнокровие командира батареи передалось бойцам. Огневики, разведчики, связисты повели стрельбу по врагу. Первую атаку батарея отбила за полчаса. Два бронетранспортера, четыре автомашины, десять повозок горели перед позицией артиллеристов, а между ними, впереди и сзади до самой кромки леса, лежали убитые — солдаты и офицеры противника. В лощинках, воронках, кустах стонали раненые.
Разведчики взвода управления лейтенанта Сергея Шапара сумели отсечь группу немцев, пытавшихся обойти позиции с фланга. Фашистам ничего не оставалось, как поднять руки.
— Не так уж и плохо, — рассуждал Волков, обходя сбившихся в группу пленных.
Все они — худые, грязные, с лицами, заросшими щетиной, оборванные. У одних в глазах отчаяние, тупое безразличие, у других — злоба и страх. Волков смотрел на них, вспоминал сытых, нахальных фашистов первых лет войны. Тогда они кричали: «Хайль Гитлер!» Теперь молчат, трусят. Капитан подошел к пожилому обер-лейтенанту с перевязанной рукой, спросил о численности прорывающейся группировки.
— Идут колонны, много, — ответил офицер на ломаном русском языке. И опустил глаза, поморщился от боли. На щеках проступили желваки. Немного помедлив, он продолжил: — Вижу, пехотного прикрытия у вас нет, капитан. Плохо будет.