— О боге вспомнили? Раньше нужно было помнить, когда людей безвинных убивали.
— В чем дело, товарищ старший лейтенант? — спросил Васнецова подошедший капитан.
— Вот «знакомого» встретил, — обернулся на голос Николай. — Не признается только. Смотрите.
Васнецов подал капитану фотографию.
— Интересно, интересно…
Капитан несколько раз сравнил пленного лейтенанта с унтер-офицером на снимке.
— Разберемся, старшой, — перевел он взгляд на Николая. — Спасибо тебе.
Капитан положил фото в карман и посмотрел на конвоира.
— Смотрите за ним зорко, не ровен час, еще удерет.
В штабе полка готовились к похоронам погибших. Данильченко распорядился о том, чтобы братскую могилу вырыли на скате, поросшем молоденькими березками, о высылке бронетранспортеров и машины для перевозки павших.
Григорию Митрофановичу довелось пережить больше, чем кому-либо в полку. В трудную пору кровавых схваток подполковник Данильченко всегда находился на огневых. Его присутствие вселяло уверенность в людей.
Каждую весть о гибели подчиненных Данильченко воспринимал сердцем, хотя окружающем старался не показывать этого. Лишь морщинки у глаз да крупные желваки на скулах, глубоко запавшие глаза выдавали его боль.
Данильченко решил посмотреть оборону батарей. Возможно, подполковнику захотелось еще раз увидеть поле боя, на котором его части пришлось выдержать самый трудный бой. А может быть, он решил собраться с мыслями перед разговором с оставшимися в живых воинами.
Бронетранспортер вез Данильченко мимо обезображенного взрывами, иссеченного осколками ельника, вывороченных с корнем берез. Не доезжая до перекрестка лесных дорог, Григорий Митрофанович дотронулся до плеча водителя:
— К Волкову.
И тут же сознание обожгла мысль: «Волкова-то нет в живых, а я его по-прежнему числю…»
Он свернул на огневую позицию четвертой батареи. Ведь совсем недавно, под утро, был там.
Бронетранспортер выехал на огневую. Данильченко вышел из машины. Теперь картина схватки открылась ему широкой панорамой. Перепаханная вдоль и поперек взрывами, начисто лишенная зелени огневая позиция, разбитые орудия, обвалившиеся траншеи, невдалеке сгоревшие остовы бронетранспортеров, танков, самоходки, покалеченные грузовики, перевернутые повозки… Среди них, группами и вразброс, лежали убитые. В гимнастерках — реже, в серо-зеленых мундирах — гуще.
Подполковник подошел к искореженному, обглоданному пулями и осколками орудию. Опершись спиной о щит, уронив голову на грудь, сидел воин. По волнистым волосам, по фигуре Данильченко узнал старшего сержанта Ивана Закутского. Один из лучших в полку командиров орудий. С затылка к уху — засохшая полоска крови. Значит, дрался до последнего. Подполковник узнавал среди погибших командиров орудий, разведчиков, связистов, водителей… С одними был хорошо знаком по боевым делам, вручал им награды, других видел не раз и запомнил в лицо.
Данильченко прошел дальше и среди лежавших на земле увидел Волкова. Лицо — в запекшейся крови, правая рука перебита в локте и неестественно отброшена за спину.
— Ах, Паша, Паша, как же это ты? Кто будет учить детей в твоей деревне? Родной ты мой, боевой товарищ Прости, что не уберег…
Командир полка опустился на иссеченное осколками дерево и обхватил голову руками. В глазах Данильченко было столько горя, что ординарец не выдержал, заговорил:
— Товарищ подполковник! Григорий Митрофанович, довольно казнить себя. Ребятам легче не будет…
— Обожди, дай посидеть.
У огневой позиции батареи старшего лейтенанта Николая Соловаря Данильченко немного успокоился. Среди разбитых орудий, траншей, ходов сообщения, на выжженной земле он увидел группу людей. Подполковник повеселел. «Есть, есть живые!» — мелькнула радостная мысль.
— Быстрее! — поторопил он водителя. — Видишь, ребята! — И тут же обмяк. Узнал однофамильца командира четвертой батареи лейтенанта Виктора Волкова, младшего лейтенанта Иллариона Дудника и двух бойцов. Они переносили тела убитых.
Тяжелым шагом Данильченко подошел поближе. На разостланных плащ-палатках лежали лейтенант Иосиф Зеленюк, сержант Александр Моисеенко, красноармейцы Михаил Гидулянов, Василий Шеремет, Сергей Близинский…
— В живых никого не обнаружили?
— Нет, — глухо обронил Волков. — Всех подчистую.
— Жаль…
Он смотрел на них затуманенными болью, слезами глазами. Знал, что все это стечение обстоятельств. Он и сам мог лежать здесь, на этом поле. Но судьба распорядилась иначе, по своей власти. Данильченко смотрел на ребят и корил себя как командир, облеченный доверием, властью, задавал себе один и тот же вопрос: «Всели сделал, чтобы уберечь товарищей?»