Из даты следовало, что письмо шло три недели. Ромка невидяще уставился в угол. Рядом что-то бубнил казах Сулейменов, но он не слушал — мысли унесли его в недавнее, но кажущееся невыносимо далёким прошлое. Год в Москве будто канул в Лету, вспоминался выпускной класс. Какие же они были счастливые и не понимали этого! Вот идут с Женькой с тренировки через старый парк и строят планы на будущее. Женька собирается поступать в военно-медицинскую академию в Ленинграде, как и его дядька, который после её окончания четыре года отслужил на подводной лодке, ходил в дальние походы. А сейчас служит в Грузии, заведующий кардиологическим отделением в госпитале ВМФ, уважаемый человек в Поти. Женька рассказывает, что все в городе стараются попасть к нему на приём, потому что почти все местные врачи-грузины свои дипломы купили. И все знают, что они в медицине ни хрена не петрят. А дядя Гена — грамотный специалист, у него в отделении первоклассное оборудование, к нему запись на месяц вперёд. "Никто на приём без подарка не приходит — в Грузии так не принято, — свежие фрукты, домашнее вино и коньяк, живые барашки, а что ты смеёшься?" Да чего только нет — всё, что душа пожелает. У него уже машина "шестёрка", гаишники честь отдают. А один раз тормознули в воскресенье, а он выпивши. Ну перепугался, конечно, — сейчас, думает, права отнимут, какой позор! А ему гаишник говорит: "Товарищ доктор, откройте багажник, пожалуйста!" Он ничего не понимает, открыл, а гаишники как начали из своей машины таскать ящики с виноградом, с орехами, бутыли с вином трёхлигровые, банки с горным мёдом, сыры, колбасы домашние — и всё ему складывают. Он говорит: "В чём дело, ничего не понимаю?" "А… — говорят, — ты Дато Чхеидзе смотрел на прошлой неделе?" — "Смотрел". — "Ему лучше стало. Выздоровел! Это дядя начальника ГАИ — нашего начальника, и он велел передать тебе маленький презент!" А презент уже в багажник не помещается, и они на заднее сиденье складывают. А потом с мигалкой до дома проводили Помнится, Ромка ещё посмеялся тогда, что Женькины мечты густо замешаны на материальном, и это как-то не вяжется с клятвой Гиппократа. Сам же он мечтал стать бойцом невидимого фронта, как герой романа Кожевникова "Щит и меч". А стал фарцовщиком…
— Эй, чего расселись? — это недовольный водитель грузовика.
Они вскочили;
— Нам складывать некуда… — Быстрее всего в армии учишься "включать дурака" и "косить" от любой работы.
— А что, не можете вдоль стенки ставить?
— Команды не было…
— Вот черти! — водитель решительным шагом направился на поиски заведующей или кого-то из продавцов. Тем временем в коридоре появилась пожилая уборщица:
— Ишь, натоптали, идолы! Ну-ка, марш отседова!
Они выскочили на улицу. Халява заканчивалась, как и всё на свете. Через пару минут на крыльце показалась заведующая:
— Так, мальчики, ящики ставим в коридоре вдоль стенки.
Это была холёная моложавая женщина лет сорока. Явно офицерская жена. Причём кого-то из комсостава, потому что должность у неё блатная — в гарнизоне вообще рабочих мест мало, а уж таких… Она скользнула по ним равнодушным взглядом, задержалась на Ромке, потом снова вернулась к нему и посмотрела прямо в глаза. Его аж в жар бросило. Несмотря на юный возраст, он был уже опытным мужчиной, как-никак год провёл в женском общежитии, и в таких взглядах разбирался. Она улыбнулась задумчиво, но не ему, а каким-то своим мыслям, развернулась и ушла, качнув приличным задом. Вместо неё на крыльце появился водитель грузовика и напутствовал их не академическим языком. Они бодро принялись таскать ящики, тем более что дело шло к ужину и затягивать процесс уже не имело никакого смысла. Всё это время и потом, когда они уже шли в казарму мимо горящих окон гарнизона, где за занавесками шла обычная и такая прекрасная цивильная жизнь, он не мог забыть этот взгляд и то, что за ним скрывалось. За два месяца он свыкся с мыслью — нет, хуже — в него вросло ощущение, что он не человек в полном смысле этого слова, но скорее представляет из себя неодушевлённое существо, стоящее на низшей ступени социальной иерархии и подчинённое буквально всем вплоть до тварей и идиотов. Что-то вроде евнуха в гареме, при котором прекрасные одалиски могут не стесняясь переодеваться, и при этом ни у них, ни у него ничто не дрогнет, не взволнуется. К счастью, эта корка уничижительного самоощущения оказалась весьма тонкой. Пока.