Олег присмотрелся и к ней. Женщина выглядела «потерянно»: с отстранённым взглядом, серым лицом и худенькими ручками, которыми она придерживала на плечах такую же унылую мохнато-вязаную шаль с ворсяными сосульками. Одним словом — запуганная тростинка, каких беспризорники с улицы называли «мышами». Всегда в своих мыслях, без особой бдительности и со слабой реакцией — такие становились лёгкой добычей для краж. Также и потому, что и вещи у них лежали в более доступных, поверхностных местах.
Волков старался таким не помышлять, следуя заученным, заложенным и родителями, и кланом принципам. Однако реальность диктовала иное: кушать хотелось сильнее, чем горделиво соблюдать забитые моральные догмы. Приметив обращённое к нему внимание всех четверых, парнишка, наконец, вынырнул из воспоминаний об улице и слегка более осмысленно осмотрел каждую по очереди.
Сотрудницы опеки спешно распрощались и отправились прочь, Олег цепко следил за их удаляющими спинами, когда его привлекла брошенная уже громко властная фраза:
— Вот, принимайте, Ольга Петровна, нового воспитанника.
Цепкий взгляд обратился на директрису, а голос её подсказал о характерной надменности, какая всегда сквозила у «интеллигентных тёток» с района. Такие ещё голову задирали, учили кого ни попадя, особенно их, шпану малолетнюю. Но особо запомнились виды изгиба подбородков с шеями и сальные лица — то ещё нелицеприятное зрелище.
Сама Ольга Петровна — насколько краем глаза успел заметить Олег — вышла вперёд и с лёгким интересом осмотрела ребёнка. Их взгляды встретились. Сизые хрусталики переливались и, вроде, даже полнились теплотой. Но точно ли? Олег не спешил с выводами, зато интуиция подсказала встать.
Подхватив рюкзак, он кашлянул и, кивнув, выдавил из себя скромное:
— Здрасть.
Директриса скривилась, а Олег мысленно кивнул. Провокация оправдалась. Заведующая детским домом точно относилась к категории «интеллигентных тёток», которые изобьют словарями. «Что ж», — унывать Волков не собирался, потому посмотрел на Ольгу Петровну, которая никак не изменилась в лице. Такая же потерянная.
— Отведите в инвентарную, — продолжила директриса, изучив его ожесточившимися серыми глазками, — хотя, скорее лучше на медосмотр.
Поплохело, и будто в коридоре стало холодней от одного слова «медосмотр». Олег мысленно съёжился, подобрался, но в разговор решил не встревать, предпочтя наблюдать и слушать.
— Вот документы, передайте в бухгалтерию. — Чёрная папка из толстых ладошек перекочевала в миниатюрные. Ольга Петровна подхватила её и прижала к себе, следом также поправила украдкой сползшую шаль. — В школу я сегодня сама сообщу, а вам уж с Григорьевной оформите письма и заявления. Чтобы завтра в школу пошёл с остальными.
— А класс, Лариса Иннокентьевна? — слабым голоском уточнила воспитательница.
Олег мысленно подивился: «Иннокентьевна!» — и не выговорить, не запутавшись. Он вновь обратил внимание к директрисе.
— Зайдёте после обустройства, там и будет известно. Определили в группу третьего потока под ваше начало. — Снова этот изучающий взгляд. — Хорошо всё сегодня закрыть.
— Я вас услышала, Лариса Иннокентьевна.
— Вот и славно.
Грузная директриса грузно скрылась в кабинете, и в старом коридоре новый воспитанник и воспитательница остались один на один. Почти. Олег мельком приметил, как дальше по коридору группировались ещё дети, затем его внимание переключилось на Ольгу Петровну. Их взгляды вновь пересеклись и задержались дольше обычного, после воспитательница опустила глаза в раскрытую папку с документами и отвернулась.
— Пойдёмте, Олег Волков. — Она направилась дальше по коридору.
Хмыкнув от важности обращения, Олег потрусил следом.
Шли молча, что не могло не радовать Волкова: глубоко внутри он ещё не отошёл от расспросов, какие ему сначала устроили сотрудники милиции, следом — сотрудницы опеки, надавившие на первых за психологическое насилие над ребёнком. Но что до Олега — чьего мнения тогда не спросили — куда большее психологическое насилие и давление проявляли как раз мадамы из опеки. В любом случае, сейчас ему снова предстояло собрать воедино придуманные легенды и байки, так как воспитатели отличались почти схожей дотошностью.
С работниками педагогики в принципе сложно. Приставучие — что на Девяткино, что в пригороде, что в Центре, да и взрослые этой профессии куда более смышлёные (правда, не все), потому и продумывать придётся тщательнее. С такими мыслями Олег почти совсем ушёл в себя, вспоминая сказанное ментам, следом представителям опеки и припоминая придуманное до умышленной трагедии.
Ольга Петровна рядом продолжала листать документы в папке, лишь иногда на особо шумный шелест листов Олег невольно поворачивал к ней голову. Так за мысленным анализом с добавлением воображения Волков смог построить из данных более-менее рациональную картину. По крайней мере, в официальные данные она вписывалась точно.
Шурх-шурх-шурх.
Снова Олег посмотрел на документы. Взгляд зацепился за край зелёной бумажки, в которой он тут же признал свидетельство о рождении. Мысли замерли, в груди стало холоднее, а память подбросила призрачный образ погибшей матери. Она всегда говорила за важность сохранности документов — особенно тех из них, что помогали установить личность. Олег никогда особо не понимал этой фразы, но после случившегося, вроде бы, проникся и установил прежде всего то, что документы важны служителям государства. Что-то там в системе они определённо упрощали.
Олег отвлёкся, привлечённый стоявшими дальше воспитанниками. Они ляпнули совсем тихое и почти синхронное:
— Здравствуйте, Ольга Петровна.
Ольга Петровна ответила им так же тихо:
— Здравствуйте, дети.
Слух Волкова резал подобный официоз, но куда сильнее официоза его заинтересовало иное. Дети смотрели приметливо и на воспитательницу, и на идущего рядом. Олег ответил схожим интересом, только взгляд его прошёлся по одежде и первое, что бросилось в глаза, — это относительная чистота и целость вещей, а уж потом он отметил и относительно чистые лица. А лохматость — взгляд задержался на чёрных кудряшках одного из воспитанников — это дело более чем привычное. «Возможно, всё не так плохо», — приободрил себя Волков, прикидывая в уме обеспечение детского дома, но замер, когда Ольга Петровна спросила:
— Отец твой татарин?
Для Олега мигом перестали существовать и обеспечение, и дети, и коридоры. Взгляд его метнулся на воспитательницу, а внутри всё ощетинилось на заданное. Ему яро захотелось отвернуться и промолчать, потому Олег с трудом подавил в себе это желание — скверно начинать первый день с грубости, особенно в разговоре с представителем властной структуры. Ольга Петровна, несомненно, являлась таковой, учитывая, что именно к её потоку причислили Олега.
— Да, — твёрдо проговорил он, пряча руки в карманах курточки. — Но русский я.
Подняв голову, он осмотрел воспитательницу. Во взгляде её мелькнуло что-то незнакомое, за ним вернулась обратно ставшая, вроде бы, привычной отстранённость. Дальше по коридору они шли также молча.
Олег ещё немного понаблюдал за воспитательницей и решил, что заданный вопрос был задан лишь для уточнения. Хотя странность определённо была — зачем спрашивать то, что и так чёрным по зелёному писалось в свидетельстве? Решив подумать над этим позже, Волков принялся блуждать взглядом по коридору детского дома. Выглядел он так же, как и снаружи, и характеризовался коротким словом «рухлядь», а если точнее — «старая рухлядь».