И уже словосочетание отбросило Олега воспоминаниями к родному Югу и старику Екифовичу, который каждый вечер после работы корпел над такой же старой-старой копейкой. Любил он своё «корыто», а собиравшиеся вечером вокруг него дети любили слушать его истории: о войне, где Екифович молодым партизаном сражался, о партии, для которой не жадничал скверных слов, да о космосе… Говорил, что на Байконуре служил и даже помнил запуск первых людей в космос — в том числе Гагарина, Леонова с Беляевым, и бравую чайку Терешкову… Правда это или нет — Олег так и не успел выяснить, зато помимо историй ему вспомнились запахи выпечки жены и дочери Екифовича. Мудрая жена у него была, умная, но строгая. Мать Олега с ней знакомство водила, как и с дочерью их.
«А потом не стало этого», — уныло подумал Олег, делая вдох. Ни тепла, ни уюта, ни семейного быта — ничего. А истории Екифовича теперь жили в памяти таких, как Олег и других. «Если они выжили и помнят».
Война, пришедшая на Юг, ровняла каждого, но больше всего — с землёй.
Покачав головой, Олег нахмурился: уж больно далеко в думах он ушёл от осмотра коридора детского дома. Итак, коридор. Кроме старости, здесь едва ли что ещё отбрасывало к событиям детства, да и выпечкой не пахло. Старые рыжие половицы полнились трещинами и скрипели. В них кое-где опасно выскакивали шляпки гвоздей. Старые окна в несколько уровней были из дерева и стекла, и по контуру их рам тянулись специальные ленты-скотчи, какими обычно утепляли на зиму. Растений здесь в горшках и вовсе не оказалось, а если и встречались, всех ждала участь «жвачного фикуса» у кабинета директрисы. Да и стены не внушали доверия: выкрашенные в голубой, они контрастировали с белым потолком и ржавым цветом пола. Хотя, в принципе… кому какое дело до цветовой палитры: есть и есть.
Детский дом — чем больше осматривал коридор Олег — напоминал больше коммуналку, в которой он, мать и отч… кое-кто жили последние несколько лет. Только здесь никто не кричал, а если и кричали, то это были детские голоса. «Хороший знак», — рассудил Волков, перебирая пальцами в карманах и ёжась. Память живо напомнила о ругани, какая царила в коммуналке, где драма одной семьи становилась театром для всего дома и улицы.
Прозвучавший рядом хлопок отвлёк его.
Олег обратил внимание на Ольгу Петровну, о чьём присутствии совершенно позабыл. Женщина перетянула ленту, зафиксировав папку, затем, обняв её руками, глянула на воспитанника. Очевидно, теперь они обменялись местами в гляделки. Ольга Петровна изучала его, и вскоре её тонкие губы дрогнули в подобии улыбки. Желая проявить больше доброжелательности, Олег выдавил и из себя подобие улыбки.
— Многое удалось сохранить? — осторожно поинтересовалась она.
— Немногое, — угрюмо отозвался Олег. — Всё в этом рюкзаке. — Он намеренно пожал плечами. — Куртка на мне, только починить бы её. — Волков вскинул руку и продемонстрировал рукав, где красовалась огромная полоса, обнажавшая внутренние спрессованные волокна.
Ольга Петровна будто бы не удивилась, и, как решил Олег, скорее за всю свою работу она видела и не такие следы порчи вещей.
— Поищем заплатку, — осматривая, добродушно заверила она. — Или подберём новое. — Вновь непонятная улыбка. — Ещё может что?
— По мелочи. Немногое, — повторил Волков, пряча руку обратно в карман.
Олег отвернулся, не желая продолжать разговор. Ольга Петровна в свою очередь ещё несколько минут осматривала его и не стала продолжать расспросы. Волков призадумался — что он и вправду смог сохранить? Одним словом — барахло. Несколько пар носков, часть из которых дырявая, другая — разная, нижнее бельё, парочка кофточек и маек. Даже свитера не было. Его Волков не стал вытаскивать, да и не успел бы. Тогда лишь за документы думал и куда более важные для него вещи.
Так, в некоторых, взятых с собой, он устроил пришивные тайнички, где и распихал то самое важное: утащенные деньги и одну сложенную вчетверо фотографию родных, давно погибших. Был у Олега и побольше тайник, но в городе. Туда он запрятал те вещи, какие не удалось унести, а теперь терзался — дождутся ли они его, будут ли найдены другими, ведь вряд ли в ближайшие дни, месяцы, может, и годы Олег выберется в Центр.
«Пустое», — коротко остановил он переживания и припомнил слова матери. Вместе с ними, сказанными в голове родным голосом, Олег отдал ситуацию с городским тайником на волю тех, кто влиял на неё. Чуть помогло, но не до конца.
Правда, совсем переживания переключились, когда оба остановились у дверей медицинского, как подсказала табличка, кабинета. Волков сдрейфовал — байки о таких заведениях, пускай и здесь пока оказался лишь кабинет, всегда ходили скверные, особенно о стоматологических. Язык будто специально прошёлся по выпавшему недавно клыку. Олег шмыгнул носом и уставился на Ольгу Петровну.
— Всего лишь осмотр. Короткий. Всё будет хорошо, — приободрила она его, улыбаясь по-прежнему странно.
— Я знаю, — упрямо парировал Олег. — Вот только… Ольга Петровна, — выдавил он из себя требуемый официоз. Обращение далось тяжелее и сказано было другим голосом, таким же странным и непонятным, и Олег рассудил, что поработает над собой, чтобы скорее адаптироваться к подобным обращениям.
Волков глянул на воспитательницу, которая повернула к нему голову больше.
— Да, Олег? — Голос потеплел.
— А название у вашего дома есть?
Ольга Петровна с ответом помедлила. Олег подумал было — что ж такого пугающего оказалось в его вопросе, что руки на папке так и обхватили её крепче? Впрочем, реакция не продлилась долго. Вскоре на тяжёлом вдохе воспитательница пригладила рукой волосы и произнесла:
— Радуга.
Тонкие пальцы костяшками постучали по двери кабинета, отчего металлический звук тяжело осел в пространстве, как и ответ воспитательницы в сознании Волкова.
«Радуга»
«Ра-а-адуга»
«Радуга!»
Пробуя слово на вкус, Олег застыл и мутно проследил за тем, как Ольга Петровна вошла в кабинет. Волков помрачнел, продолжая повторять про себя звучное название, всегда несущее буйство цветовой палитры и предполагавшее радость и яркость. Угрюмо он осмотрел коридор: ржавые половицы с торчащими серыми шляпками гвоздей, сине-белые стены с потолком и серость, какой всегда отличался и Питер, и его пригород. «Какая ж тут радуга?» — задался он вопросом. И тут взгляд упал на растения с жвачными листиками. «Впрочем, — рассудил Олег, — жвачки-то разноцветные».
И, услышав своё имя, зашёл в кабинет, где должен был пройти первую из бесчисленных пыток властных людей, и название этой — медицинский осмотр…
========== Маргарита Снегирёва ==========
Улицу и детский дом отличали житейские мелочи. К таким Олег отнёс необходимость подчиняться установленным правилам, то, что в детдоме всё-таки были бесплатная еда, которую не нужно было воровать, место для отдыха и досуга в виде пускай и ржавых турникетов и прочего, а также место для сна, которое не приходилось делить с тараканами из коммуналки и крысами с улицы,..
Но приходилось делить с такими, которые их напоминали. Вот, допустим, единственный рыжий сосед по комнате Сергей: пуганый, молчаливый, всегда в себе и своих бумажках, каждую из которых он бережно прятал или под матрасом, или под подушкой. Старался делать это, когда Олег «спит». В свою очередь приученный житьём на улице и «небезопасной» коммуналкой Волков спал чутко, оттого основательно засыпал тогда, когда на другой кровати Сергей угомонится.
Другие две койки в их комнате пустовали, а за неделю молчаливого сожительства ни один, ни другой соседи не горели желанием нарушать установленное молчание, ограничившись обменом имён. Олега это устроило, более того — к началу второй недели он начал сравнивать Сергея не с грызуном, а с птицей. Те также прятали любую мелочь, рассовывая их по деревянному дому-гнезду, да и засыпал Сергей только после того, как хилое одеяло и подушку обустраивал по манере «мягких баррикад».
…
Одним словом — чудик.
Но тихий, и на том «спасибо».
Сам же Олег считал, что устроился сносно, а к концу первой недели наблюдения за обстановкой установил то, что роднило и улицу, и детский дом — иерархия. Только в «Радуге» она была подобна матрёшке.