У Зоей слезы навернулись на глаза. Она всхлипнула, стараясь не заплакать.
— Ты скажи матери: я для нее коров не держу, подняла? Найдется у меня кому поесть и попить, только было бы что…
Зося хотела что-то сказать, даже несколько раз открывала рот, но слезы все подступали ей к горлу… Она молча повернулась и пошла прочь.
— Видали, как девчонку-то учат! Даже не скажет: «Оставайтесь с богом!» — неслось ей вдогонку из хаты.
С минуту Зося стояла, не зная куда итти… Охотнее всего она бы вернулась домой. Но она пересилила себя и зашла в следующую хату. Здесь добрые люди отговорились тем, что и самим-де нечего есть.
Так же не посчастливилось ей и в соседних хатах. Всюду она робко входила и дрожащим от страха голоском начинала в дверях:
— Еще мама велела хорошенько вас просить…
Но всюду встречал ее тот же ответ: мягкий или грубый — в зависимости от того, как были расположены, как выспались и не ссорились ли хозяева. Одни выпроваживали ее, ни о чем не спросив, другие упорно расспрашивали: «Зачем? Почему? Как? Мать, говорили, сама ничего даром не станет делать, нипочем ее не упросишь, а клянчить она умеет!»
Тогда Зося готова была забиться хоть в мышиную норку, только бы не стоять так, на виду у людей. Она скорей убегала, часто забыв даже сказать: «Оставайтесь с богом».
Одно ее удивляло: где и хотели ей что-нибудь дать, чуть она скажет, что мать хворает, — тотчас отговаривались чем попало и не давали. И еще удивляло ее: когда какой-нибудь мягкосердый мужик бранил свою бабу, что она жалеет для бедных каплю молока, та сердито отвечала: «Какой умный выискался! Дам я на тот берег, все у меня и попортится… лучше я собаке вылью!»
Так она обошла все ближние дворы и уже хотела возвращаться домой. Но все же у нее еще теплилась искорка надежды, и она зашла в последнюю хату — безземельного бедняка. Хозяйка приняла ее очень радушно, расспросила про мать и, узнав, что она хворает, пожалела ее до слез, даже глаза утерла грязным фартуком.
Зося приободрилась: «Ну, если тут нет, — подумалось ей, — так уж нигде мне не дадут…» и произнесла фразу, которую столько раз сегодня повторяла:
— Еще велела мама хорошенько вас просить, чтобы вы дали мне каплю молока и муки…
— Ох, милая! Да я бы с охотой… А что, сильно она хворает?
— Сильно!
— Не миновать — помрет… — обернулась хозяйка к сидевшей у печки старухе.
Зося задрожала от страха. Хата вдруг закружилась у нее перед глазами и в ушах зашумело так, что она не слышала, из-за чего поссорились женщины.
— И всегда я тебе говорю, Настка, тебя не переспоришь! — сердилась старуха. — Дала ты тогда молока той из Гроника, что померла, — вот и перестали у нас коровы доиться… Пришлось тебе потом искать тряпки покойницы да окуривать коров… или не помнишь?
— Да, но это было…
— Когда бы ни было! Ты не будь умнее старших, сама ни с чем останешься… вот увидишь! Обычай-то у нас какой: не посылай лежащему на смертном одре или живущему за водой ни молока, ни муки, ни другого, в чем ему нужда, не то все как есть у тебя попортится.
— Так ведь…
— Это тебе неведомо, — перебила ее старуха, — когда ее час придет… Может, и сегодня. Да еще они живут за водой… Была ведь девчонка в других хатах, почему ей ничего не дали? Ты это сообрази и поразмысли…
— Да я не знаю…
— Поразмысли, говорю, поразмысли!
Хозяйка с минуту подумала, потом с тяжелым вздохом обратилась к Зосе:
— Ты ступай, милая… да скажи маме, чтобы не обижалась… сама видишь, ничего я тебе дать не могу…
Зося машинально повернулась к дверям и вышла.
— Поклонись матери от меня! — донеслось из хаты.
Долго Зося стояла на улице, убитая, растерянная.
Где она была? Что делала? Она ничего не помнила. Только в ушах у нее глухо жужжали, как осы, слова: «Не миновать — помрет… не миновать — помрет…»
Потом она шла мимо дворов и хат, вдоль чьих-то плетней, по кладкам и узким уличкам… но не знала, ни где, ни куда идет…
Лишь выйдя в открытое поле, она очнулась. У нее ломило лоб, где-то под платком, в глубине… Всеми мыслями она была с матерью, у ее постели.
«Спасти ее… но как?»
Зося свернула влево, к лесопильне, чтобы не итти по мосткам.
«Поесть надо маме… а где взять? Одна сухая картошка… молока нет… Хоть бы щепотку муки! Может, она бы поправилась… Боже мой!»
Зося подходила к мельнице, стоявшей за лесопильней. Мельница работала. Оглушительно грохотали жернова; ковш содрогался, по узкому желобу текла белая мука, ссыпаясь в ларь…
Девочка мимоходом заглянула в него.