— Тихо… тсс… — унимал Девочку Козера, поглядывая, нет ли какой-нибудь тряпки. — Онучи-то не смочишь…
На глаза ему попалась сорочка Ганки; он снял ее с колышка и изорвал на полосы. Затем, смочив их в ведре, принялся обматывать ногу, начиная с лодыжки…
— Ой-ой! — завопила Зося, когда он прикоснулся к ране.
— Тихо… тсс… Я тут мигом…
— Бо… больно!
— Ого-го! дитенок! Ты еще не знаешь, как оно бывает больно…
— Иисусе! Мария!
— Ну, все!.. Еще только обмотаю сверху сухой. Вот так… Теперь лежи себе спокойно. Тихонько лежи, не двигайся… тихонько!
Зося понемногу успокоилась и перестала плакать, только в ямках на побелевших щеках долго еще блестели закатившиеся слезинки.
Козера докончил прерванный завтрак, оделся и перед уходом подошел к кровати.
— Ты лежи, лежи… А ты, Ганка, присматривай за ней! Поняла?
Ганка смотрела в одну точку невидящими глазами и, должно быть, ничего не понимала… Старик сплюнул на пол и ушел.
«Ну, христианский поступок я совершил, — думал он дорогой, — а теперь можно и выпить… А как же! Это не каждый день случается… Покойника так вот не встретишь — чтоб с почетом его схоронить… Тоже и нагого — чтоб его одеть… И голодного… Ну, голодных-то хватает, славу богу… да попадается ли он, когда есть чем его накормить? Хорошо, если на больного наткнешься… Там-то не сказано в точности: „больному помоги“, да ведь само собой понятно, что и это христианский поступок… А то что же еще?.. Так, так, Козера, спасай свою душу, заслуживай вечное блаженство, пока тебя ноги таскают по этой святой земле… Да что оно как тянет меня? Нарочно пойду потихоньку… Пускай одно бежит!»
Но «оно» все тянуло его, хоть и потихоньку, да так и затянуло в корчму. Как аминь в молитве…
Домой Козера вернулся лишь на другое утро.
В хате он неожиданно застал внука. Однако не обрадовался ему, а рассвирепел.
— Это что тут окотилось?
Стон на полу и мяуканье младенца были ему ответом. Страх божий удержал Козеру от проклятий: и так уже на совести его лежали сотни чертей. Он только проворчал что-то под нос и подошел к кровати.
— Ну как, Зося… спишь?
— Не сплю, — ответила девочка.
— Лучше тебе?
— Лучше… Видали вы маму?
— Ты о маме не тревожься!.. Есть не хочешь?
— Хочу.
— Погоди…
Козера пошел в чулан и принес крынку молока.
— Пей!
Зося пила с охотой.
— Вкусно!
Попила еще немного и перевела дух.
— А теперь лежи спокойно…
Мимоходом старик взглянул на пол.
— На! Попей и ты!..
Он нагнулся и поднес крынку к губам дочери. Ганка глотала жадно и долго…
— Видишь, я тебя не бросаю, хоть ты и осрамила меня… Эх, ты… ты!..
Закричал младенец.
— Да возьми ты его! — буркнул отец. — Что, не умеешь?
Старик отставил крынку в сторону и неловко приложил ребенка к материнской груди.
— Дай ему пососать… ведь он голодный… мать ты или не мать?
Потом он ходил из угла в угол, посматривал то на кровать, то на пол и размышлял…
— Го-го! Ну и досталось мне, ой-ой!.. Сколько есть бед на свете — все на меня свалились… И выхаживай этих — мучайся и хлопочи… Будь ты хоть о трех головах — и то не управишься… На старости лет! Вот каково мне пришлось… А что будешь делать?.. Да зачтется мне это за все мои прегрешения и приумножит славу твою, господи… Да будет воля твоя… Надо его крестить! — обратился он к Ганке.
— Так… — но она не могла говорить.
Боль быстрой судорогой пробегала по ее телу. Большие глаза ее наполнились слезами, а побледневшее лицо прильнуло к подушке.
— Вон как тебя, видишь! — покачал головой старик. — Ты думала, это пустяки, ну и терпи теперь!.. — И, подвинув к ней крынку, добавил: — Тут молоко, в случае захочешь пить… а я пойду! Надо крестных звать…
Он ушел — и опять вернулся только на другое утро.
Но вернулся не один: с ним пришли кума и кум — все трое под хмельком.
Козера за один день совершенно переменился. Он радовался внуку и потчевал его водкой, так что Ганка с трудом сдерживала этот прилив чрезмерной нежности. Зато самой ей пришлось выпить: насильно угостили.
Даже Зося выпила две рюмки крепкой водки. Первую она схватила с жадностью, потому что со вчерашнего дня у нее росинки не было во рту, но вторую проглотила чуть не со слезами, по принуждению.
— Не видали вы мою маму? — снова спросила она.
— Мама ничего! Ты не тревожься… Лежи спокойно, раз тебе тут хорошо!
Больше она не спрашивала, хотя мысль ее часто уносилась домой. Когда она задумывалась, ей казалось, что она давно-давно, может быть, весной ушла из дому… И еще ей казалось, что она давно-давно живет на свете. За последние дни она навидалась столько всяких, чудес!.. И теперь ей даже не было любопытно, что хотел оказать Войтек перед уходом.