Потому что теперь она кое-что знала. Кое-что.
Когда она перестала двигаться, полковник тут же оказался в затруднении. Новое беспокойство — новая морщинка, а ему не нравились морщинки. Это было очень важно — чтобы она добралась до края каньона. Было важно, чтобы она не пропустила снег, потому как он не думал, что у них будет так уж много времени. Но когда она остановилась, он прильнул к прицелу своего «Баррета», увидел ее волосы, прилипшие к взмокшему лицу, и темные тени под провалами этих глаз.
Увидел ее движения ее губ, складывающиеся в слова, Иди-ка сюда сам, говнюк.
Ну-ну. Когда он подошел к ней метра на три, он был здорово разочарован, не увидав на ее лице ни шока, и ужаса. Ужас он бы еще понял. Фактически ужас он бы и предпочел. Но она лишь кивнула, торжествующе, словно выиграв какой-то спор сама у себя.
Затем она заметила, — Вам стоит получше выполнять свои домашние задания… полковник? Или же санг-шао?
Превосходный психологический прием — Оставь первое слово за собой, огорошь вопросом, прояви превосходство. Превосходный тренаж — вызов, решимость. Упорство даже в безнадежной ситуации. — Полковник вполне подойдет, хотя акцент довольно небольшой.
— Я присутствовала на ряде пост-брифингов после Тибальта. — глаза ее обшарили его с головы до пят, и он ощутил, как он вновь впился, жгучий как луч лазера, на растянутом, лоснящемся шраме, изгибавшимся подобно скимитару от левой его брови до правой челюсти, прежде чем нырнуть вниз по шее под воротник его парки. Лишь он знал, что шрам продолжается и дальше, вплоть до сердца, разбегаясь во все стороны, подобно паутине. Он отказался от пластической хирургии. Пускай тело его само будет свидетельством.
Так что он знал, что она видит — рубец, розовый словно кожица новорожденной крысы, и оттягивавший левый уголок его рта, так, что губы его всегда были чуть разошедшимися с этой стороны, со струйкой слюны, вечно текшей оттуда. Ожоги стерли его левую бровь и поры кожи, а нос его был обрезан так, что ноздри его напоминали две черные дыры, выделяясь словно норы песчаной гадюки. Левый его глаз сварился не хуже яйца, и орбита взорвалась. Он не видел необходимости в наглазной повязке, так что левая глазница представляла собой иссохший розовый кратер.
Затем она заметила. — Вы определенно компенсировали утрату левого глаза. В стрельбе, я имею в виду.
— Похоже. Оценка дистанции была немного проблематичной, но я наловчился. Все равно для стрельбы нужен лишь один хороший глаз. — чуть склонив голову набок, он принялся изучать выражение ее лица. — Так ты все поняла. Как?
— Вначале нет. Но потом я припомнила тех солдат. — Она мотнула головой в сторону «Баррета», свисавшего на ремне с его правого плеча. — Кинкейд левша. Левша не резал бы им глотки от левого уха, но вы резали их сразу же после того, как рассадили, и стояли сзади. Разрез глубже под левым ухом и сходит на нет справа. Левша в жизни бы подобного не смог. Но вы смутили меня на некоторое время. Так что… — сделала она паузу, — …где Кинкейд? Вы убили его, не так ли?
Он ответил ей взмахом винтовки, впрочем, оставаясь подальше от пределов ее досягаемости. Может она и была ранена, да, он знал, что силы почти оставили ее, но она была достойным противником, более чем доказавшим свою отвагу в бою. — Там, наверху, над Каньоном Смерти.
— Я задала вам вопрос.
— А я не готов на него отвечать, и ты не в том положении, чтобы спорить.
В ответ она поизучала его взглядом, немного, после чего опустилась на землю, неловко благодаря раненой ноге. — Я никуда не пойду. И не думаю, что вы пристрелите меня здесь. Я нужна вам живо и наверху. Интересно с чего бы? Это что, месть?
Он ухмыльнулся, неловко, благодаря своему шраму. По своему опыту он знал, эффект был упыриный. — Ты — соус. Э-э… как бы это сказать? Моя награда? Жду не дождусь этого. На тебя у меня особые планы. Но ты не рождественская индюшка.
— Тогда кто индюшка? — поинтересовалась она, не меняя выражения, хотя он заметил как уголки глаз ее сузились, и знал, разумеется, что она знала, но не могла этого сказать, поскольку прототип боевой машины должен был быть секретным. С чего же еще убивать ее пилотов?
Он уже собирался ответить ей, как вдруг услышал… что-то не то. Взрывы. Нет. Гром? Он видел, что и она услыхала это, и тогда он повернулся налево, прямо на север. Звук это донесся до него вновь, более четким, и в это раз он узнал его, низкий, ритмичный чоп-чоп-чоп вертолета, большого, судя по звуку, возможно «Дезерт Кобра» или «Редхок» огневой поддержки, войск Гегемонии.
— Что-то они рано. Как? Кто их предупредил?
Но все равно, слишком далеко, чтобы представлять угрозу. Он напрягся, желая увидать, направится ли он прямо к ним, или купится на приманки, расположенные им по пути. Ждем. ждем… и он выдохнул, расслабившись, когда звук утих. Но он знал, что тот еще вернется.
Глянув вниз, он увидал изумрудно-зеленые глаза лучащиеся триумфом. — Похоже, времени у вас осталось немного.
— Нет, — сказал полковник. Он крутнулся, нога его в ботинке описала полукруг в развороте, впечатавшись ей в правый висок. Жестоко, но эффективно. Голова ее отлетела влево, и она повалилась навзничь, не издав ни звука. Он подождал немного, встав на колени, проверяя пальцами пульс на ее шее — нитевидный, но стабильный. Так близко, касаясь ее… соблазн мучил его. Но вместо этого он закинул винтовку за спину, наклонился, схватил ее за обмякшие запястья, после чего закинул на свое левое плечо. Ее учебный лазер сполз набок, лямка застряла между его спиной и ее грудью. Он была легче, чем он ожидал. Это было хорошо, поскольку ему оставалось еще не меньше километра, а то и двух.
Вертолет — это было не хорошо. Он появился слишком рано, и это означало, что что-то… пошло не так. Бросив взгляд влево, на расширяющийся выступ, ведший вверх в нескольких сотнях метров, он убыстрил шаг. Ему не хотелось чтобы вертолет нашел их до того, как он закончит — с ними обоими.
И с Амандой и с Кинкейдом.
Кинкейд побывал в передрягах. Истребитель в плоском штопоре, он, с капелланцем, в драке на ножах, причем в тесной телефонной будке, — все это было хреново. Битва за Тибальт — гораздо хреновей. Но ситуация, в которой он пребывал сейчас, была хуже чем просто хреновой. Сама ситуация — капелланцы в Гегемонии, капелланцы, просочившиеся на Терру, да еще и на одну из наиболее секретных баз Терры — черт, да это было, считай, на грани катастрофы.
У Кинкейда было четыре дня наслаждения капелланским гостеприимством на то, чтобы оценить, и даже переоценить, ситуацию. Три дня назад, когда они подстрелили его, и затем он очнулся в тот момент, как грубые руки неловко расстегнули его парку и сорвали жетоны с его шеи, он из первых рук получил возможность оценить, насколько действительно, нет, действительно, плоха была сложившаяся ситуация. Они могли убить его, да и должны были. Но он понял, — в тот же момент, как увидал полковника и розовую путаницу шрамов вместо левого глаза, — что они держат его в живых по очень особому поводу.
— Я позволю тебе жить, пока, — прошипел полковник, так близко, что Кинкейд почувствовал капельки его брызгавшей слюны у себя на лице. Лицо его было багровым от ярости, губы кривились, полковник держал его, стиснув в кулаке ворот его футболки, выкрутив ее до тех пор, пока Кинкейд не начал хватать ртом воздух. — Ты будешь жить, — сказал он, и Кинкейд задергался, чувствуя как кровь барабанит в его ушах, как легкие его горят, — пока я не найду ее, и затем я буду наслаждаться, зная что ты смотришь на меня, с ней. Затее мя позволю тебе увидать, как она умрет, но я буду делать это медленно, пока ты не начнешь умолять меня положить конец ее агонии, и затем ты познаешь страдание в полной мере, также как страдал и я, смотря на свою жену!