— Я не имею никакого отношения к смерти Кейва и Нейдрин! — Неожиданно, по какой-то глупой причине, стало ужасно важно заставить его поверить, что уж это — правда. Уже тише она добавила: — Что бы я ни сказала, ты все равно не поверишь.
И, выговорив эти слова, Иден осознала, что это и есть голая, неприкрытая правда.
«Сейн. Прости меня. Ты погибла, чтобы операция продолжалась, а я даже не могу придумать, что ему ответить».
— Убеди меня! — хрипло и резко рявкнул Стейвен. Рука, державшая бластер, дрожала. Можно вырвать ствол и...
Провалить задание. Снова. Как обычно.
«Мы — Версио. А Версио не знают неудач».
У Иден вдруг заныло в груди, как от удара одного из огромных копытных животных, которые мигрировали следом за джеосинским закатом. Она охнула.
— Мой отец, — с трудом выговорила девушка. Она вся дрожала, как от сильного ветра, и вместо того, чтобы отобрать у Стейвена оружие, она обняла себя руками. Так мать держала ее в детстве.
Мать, которая теперь тоже считала ее разочарованием своей жизни.
Иден слабо застонала.
— Что насчет него? Что насчет твоего отца, Иден?
Он никогда не бил ее, зато бичевал словами. Перед глазами возник отец. Такой скупой на доброе слово, на похвалу. Неизменно придирчивый. Требовавший, чтобы она добилась успеха, превзошла ожидания, стала лучшей из лучших.
И она стала. Действительно стала лучшей из лучших.
Но и это его не удовлетворило. Адмирала Гаррика Версио ничто не могло удовлетворить.
«Лучшая ложь — та, в которой есть крупица правды».
Иден рухнула на колени, ударившись о твердый камень. Ее плечи поникли.
— Я его ненавижу, — прошептала она.
Молчание, пугающее и зловещее, повисло между этими двумя людьми — дочерью адмирала и лидером партизан.
— Я его ненавижу, — снова сказала Иден, а затем повторила еще раз. Она подняла глаза и посмотрела на Стейвена, который целился ей в голову. — Ты даже не представляешь, каково это. Просто не можешь. Для него всегда было мало, всегда. Мне хотелось причинить ему боль. И я сделала это.
«Ты предала не только Империю и Императора. Ты предала своего отца. Предала меня».
— Я облила грязью его драгоценную Империю. Выразила сочувствие мятежникам. Опозорила его имя, которым он так кичится. И присоединилась к партизанам — самым кровавым, жестоким и мстительным из всех повстанцев. — Глаза туманили слезы, но Иден сморгнула их. Она Версио, а Версио не плачут. — Ты прав, Стейвен. Мне плевать на вашу борьбу. Но не плевать, что ему не плевать. Потому-то я здесь.
Стейвен застыл как вкопанный. Он слушал, распахнув глаза и учащенно дыша.
Иден, как пружина, вскочила на ноги, схватила бластер за дуло и приставила к своей голове. Она вперила горящий взгляд в глаза Стейвена:
— Хочешь меня убить? Вперед. Но если нет, не смей больше сомневаться во мне. Понятно?
Его губы медленно расползлись в улыбке. Стейвен убрал бластер и развел руками, как бы говоря: «Будь по-твоему».
— Понятно, — ответил он и отступил на шаг, разглядывая Иден с каким-то странным выражением на лице.
Девушка не могла поверить в случившееся.
— Почему? Почему вдруг теперь?
— Наставник считает, что восстания живут надеждой, но я в это не верю. Всякое восстание живет ненавистью, Иден Версио. И теперь я знаю, что уж чего-чего, а ненависти тебе не занимать. Пошли. Пора возвращаться к остальным. Кое-кто, может, даже обрадуется, увидев тебя живой.
Ее отряд — или то, что осталось от отряда, — действительно обрадовался.
В отсутствие Иден и Стейвена партизаны убрали труп Сейн. Иден не стала ни о чем спрашивать; позже узнает у кого-нибудь из своих. Она заставила себя смеяться и отпускать шуточки, злорадствовать и осыпать недобрыми словами предательницу Сейн. Сейн, фактически сгубившую Садори — мальчишку, который не сделал ничего дурного, а всего лишь запал не на ту девчонку.
Эти ужасные часы тянулись бесконечно, но наконец Иден и ее сослуживцы смогли удалиться под благовидными предлогами, чтобы поговорить по комлинкам. Все это время в голове Иден билась одна-единственная мысль, пульсировавшая с каждым ударом опаленного сердца. Мысль о том, чего она страшилась и старалась избежать любой ценой; мысль, от которой она просыпалась по ночам, дрожа и вся в поту, — стала реальностью.