Лишь раз увлечение солдат пленницей перешло границы. Один из новобранцев — приземистый, мускулистый молодой человек по имени Корбо с ярко-красным родимым пятном на пол-лица — пробрался в шлюз с ножом, но не стал сопротивляться, когда проходивший мимо техник выгнал его. После инцидента Намир поговорил с ним наедине.
— И зачем ты хотел увидеть ее? — спросил сержант.
— Она убила моего фелинкса, — ответил Корбо.
— Не знаю, кто это.
Новобранец пожал плечами:
— Питомец. Не важно. Губернатор посчитала, что слишком многие из них одичали и портят внешний вид города.
— И это худшее, что она сделала?
— Нет, — ответил Корбо. — Но этого я не могу простить. Оба некоторое время молчали.
— Не думаю, что мог бы что-то ей сделать, — добавил Корбо. — Просто хотел посмотреть на нее. — Он сжимал и разжимал кулаки. — Я покину роту, если вы посчитаете нужным.
Намир вздохнул.
— Я могу быть уверен, что это не повторится? — спросил он, догадываясь, каким будет ответ.
«Не дури, — думал он. — Соври мне».
— Не знаю, — ответил Корбо.
Намир мысленно выругался.
— Если я поставлю охранника, — сказал он, — и прикажу ему пристрелить тебя, как только сунешь туда нос, это будет по-честному?
— Вполне.
— Хорошо. Погибло много солдат, кто-то должен их заменить. Новобранцы должны доучиваться и вставать в строй, а не бежать с корабля.
И на этом, как подумал Намир, инцидент был исчерпан, потому капитану решил не докладывать.
Остальные были не так скрытны.
— Не люблю Имперский правящий совет, — заявил Гадрен, узнав о неудачном нападении Корбо на Челис, — и не я один. Но женщина, лишившаяся власти, заслуживает жалости и презрения, а не гнева.
Намир, Гадрен и с полдесятка других сидели в Клубе — низком, тускло освещенном помещении над машинным отделением корабля, которое подпрыгивало от каждого импульса гипердвигателя. Среди металлических труб, тянущихся от пола к потолку, стояли ящики, набитые ненужными тряпками, и покосившийся стол, реквизированный из какой-то разгромленной кантины. Намир просматривал составленную после сражения опись припасов, которая сводилась к выводу «недостаток оружия». Гадрен, Аякс, Головня и Дергунчик играли в карты. Таракашка наблюдала за ними, сидя на любимом месте Красавчика, который все еще был в лазарете. Сержант не знал, как новенькая пробралась в Клуб. Обычно новобранцы месяцами добивались приглашения, а он уж точно ее сюда не звал.
— Она нашептывает капитану, — пробормотала Дергунчик. — По мне, она не беспомощна.
Аякс пропустил ее слова мимо ушей, он смотрел на Гадрена.
— То есть ты не попытаешься пристрелить ее, если случай подвернется?
— Я уже стрелял в нее, — ответил инородец.
Головня смотрела сычом, пока все не отошли от стола. Таракашка оторвалась от карт и перевела взгляд на свои руки, сплетая и расплетая пальцы быстрыми, неловкими движениями.
Глянув на девушку, Аякс коварно усмехнулся:
— А может, новенькая надеется, что ей выпадет шанс. В конце концов, эта тетка правила ее планетой.
Аякс вступил в ряды Сумеречной после разгрома Тридцать второго пехотного батальона Альянса. Из четырехсот солдат тогда уцелело лишь пятеро, и он до сих пор с гордостью носил жетон своего батальона — «Нежных головорезов». Аякс был той еще занозой, но гранаты кидал с поразительной точностью. Намир считал его терпимым в малых дозах.
Таракашка по-прежнему разглядывала свои пальцы. Глядя на нее, Гадрен заговорил с Аяксом:
— Новенькая знает, что не одна. У каждого из нас свои шрамы, и мы вместе справляемся с ними.
Таракашка стиснула кулаки так, что костяшки побелели, и наконец посмотрела на Гадрена.
— У вас есть шрамы?
Дергунчик сделала заход, от которого все вздрогнули. Гадрен продолжал говорить, тасуя колоду. Его голос был спокойным, непринужденным, словно он уже тысячу раз отвечал на этот вопрос.
— Империя забрала моих родных, — сказал он, — и продала в рабство одному клану хаттов.
Таракашка тихо выругалась. Головня уставилась в карты, словно избегая вмешательства в чужой разговор.
— Если бы я не встретил Сумеречную, — пожав плечами, продолжил Гадрен, — меня бы давно не было в живых. Сражаясь со столь зловещим врагом, становится легче, если делиться своими горестями и обидами. Империя — сила, которой не знали иные века. Она стремится покончить с самой историей. Никто не может выстоять против нее в одиночку.
Аякс глянул на банк, бросил кредит и хмыкнул:
— Самая короткая история, которую я когда-либо слышал от бесалиска. Молодец, Гадрен.