Борис порывисто поднялся. Кровь прилила к его лицу.
— Аркадий Петрович, Богом клянусь, не убивал я этого человека, и про список ничего не знаю!
— Не волнуйтесь, голубчик! — Горецкий успокоительно похлопал Бориса по руке.
Он снова стал профессором, пенсне посверкивало у него на носу.
— Я вам верю. Я научился в людях разбираться, поэтому и попал на теперешнюю свою службу. Но внешние обстоятельства дела говорят, к сожалению, не в вашу пользу. Как случилось, что убитый господин оказался в одной с вами комнате?
Борис смущенно развел руки и ответил:
— Я и сам порядком удивлен… Несколько дней только прибыл в Феодосию из Ялты, никого здесь не знаю…
— А позвольте спросить, с какой целью путешествуете? — Горецкий задал этот вопрос тоном скучающего попутчика, но Борис видел, с каким интересом смотрели его глаза сквозь пенсне.
"Не верит, — пронеслось у него в голове, — считает подозрительным”.
— Я не путешествую, я сестру ищу, — сухо ответил Борис. — Видите ли, так получилось, что летом семнадцатого Варя, сестра моя младшая, гостила у тетки в имении Горенки, Орловской губернии Она болела зимой сильно, вот тетка и увезла её лето на воздухе пожить. А осенью — сами знаете, что случилось, от них никаких вестей, я сам застрял в Петрограде — мать слегла, никак её не мог оставить. Прошлым летом мать похоронил и решил сестру искать, у нас с ней больше никого нету Как добирался — страшно вспомнить. По дороге тифом болел, еле выжил. Под Орлом чуть красные не мобилизовали. Приезжаю в Горенки — а там ни Вари, ни тетки Аглаи, ни самого дома уж нету. Егерь знакомый рассказал, что усадьбу летом восемнадцатого сожгли, но тетка с Варей ещё раньше на юг решили подаваться Решил и я — на юг. По дороге махновцы три раза поезд грабили, в степи спасался. Так ползком и фронт перешел. В Николаеве встретил жучка одного — клянется, что видел Варвару. Якобы тетка, Аглая Тихоновна, от сыпняка померла, а Варю взяло к себе семейство одно, Романовские… Вроде бы они в Ялту собирались. Обыскал я все гостиницы в Ялте — безрезультатно… Теперь вот сюда приехал… Ох, простите, отвлекся я. Так вот, остановился я третьего дня в этой, с позволения сказать, гостинице, а вчера привязался ко мне этот господин. Представился Георгием Махарадзе, но по его речи я сомневаюсь, что он грузин. И стал он меня всячески уговаривать сесть с ним в карты… Я вообще не играю, а в нынешнее время совершенно уже не до карт, но отвязаться от него не было никакой возможности. Пришлось играть… После лакей гостиничный — тот самый Просвирин, что позже привел штабс-капитана с его разбойниками, принес нам вина. Махарадзе заказал. И выпили-то совсем немного, а только я больше ровным счетом ничего не помню…
— Так-так, — Аркадий Петрович сочувственно покачал головой, — трудненько вам будет убедить непредвзятых людей в истинности такой истории… Единственно, что могло бы спасти вас и оправдать в глазах властей — это поимка настоящего убийцы. Однако, боюсь, что не так это будет просто. Честно скажу, что нет у нас в этом деле никакой зацепки.
Саенко постучал деликатно и внес большой кипящий самовар. Аркадий Петрович налил себе и Борису крепкого чая.
— Чрезвычайно удачно было бы, — продолжал он, накалывая сахар маленькими кусочками, — если бы самому вам удалось содействовать в поимке виновника; но для этого вы должны быть на свободе, с развязанными руками. Как этого добиться — ума не приложу. Хотя у меня и есть некоторое влияние в контрразведке, однако же не так оно велико, чтобы под одно мое слово отпустили человека, против которого свидетельствуют такие весомые улики.
Борис открыл было рот, чтобы спросить, какой же все-таки пост занимает подполковник Горецкий в контрразведке, но передумал. Он чувствовал в словах Горецкого какую-то подоплеку и двойственность. Несомненно же, что ещё там, в контрразведке, подполковник Горецкий, увидев Бориса, уже принял решение ему помочь таким нетрадиционным способом, то есть он дал ему незаметно денег для побега. Для чего же теперь он затеял весь этот разговор? К чему он, собственно, клонит?
Аркадий Петрович задумался на некоторое время. Опять Борис поразился перемене, происшедшей с его лицом: черты потеряли мягкость и приобрели чеканность профилей на старых римских монетах.
— Позвольте полюбопытствовать, — неожиданно спросил Борис, — а почему вы в такой, простите, дыре живете? Ведь вам, Аркадий Петрович, по должности-то вполне приличная квартира полагается, в центре города.
— А мне, голубчик Борис Андреевич, здесь удобнее, чтобы не на виду. Мало ли какой гость зайдет…
Голос был профессорский, а вид — совсем другой, и от этого обычные слова приобретали иной смысл.
— Итак, слушайте и не перебивайте. Здесь, в Феодосии, несчетное число контрабандистов, которые за плату отвезут человека хоть к черту в пекло, а уж в Батум — и говорить нечего: там сейчас для них просто рай. Я дам вам ещё денег, — только теперь уже не “колоколов”, контрабандисты их не возьмут, им теперь турецкие лиры подавай. И с документами что-нибудь придумаем.
Аркадий Петрович вытащил из портмоне несколько хрустящих купюр и протянул их Борису. От такого оборота дела Борис несколько растерялся и спросил:
— Но почему — в Батум? Что мне там делать?
— Первое дело, дорогой мой — там вы будете свободны.
— Но зачем мне свобода в Батуме? Мне нужна свобода передвижения здесь, в Крыму, мне нужно найти хоть какой-то след Вари… или получить твердую уверенность, что искать более незачем, — закончил Борис дрогнувшим голосом.
— От вас зависит, — прервал его Горецкий, — как вы воспользуетесь своей свободой. Судя по тому, что вы мне рассказали, человек вы неглупый, решительный, а главное — везучий В скольких переделках бывали, а сумели вырваться и от красных, и от бандитов… Зачем в Батум, говорите? Да ведь агент-то из Батума прибыл. В Батуме и кроются корни сегодняшнего преступления. Но об этом, дорогой мой, мы ещё потолкуем. Есть у меня кое-какие предположения, после я их вам изложу, когда вы выспитесь и отдохнете. А пока вы в Батуме будете, я уж тут постараюсь справки навести про сестрицу вашу, Варвару Андреевну…