Я считаю, что благодаря этим фразам во мне закалялось решение стать монахом. Мудростью, простотой, примером батюшки. Хотя и не было каких-то глобальных наставлений. Вот как-то сидим с ним, разговариваем вечером, я уже был благочинным — и вдруг он спрашивает: «Служба идет?» Спрашивает, хотя столько лет монастырю, и каждый день служба. Я говорю: «Ну, конечно, каждый день, на протяжении многих лет уже». А он: «Ну, читаем каждый день, и то хорошо». Такие незначительные фразы имеют большое значение в конкретный момент для конкретного человека.
К сожалению, были моменты, когда батюшка даже гневался. Редко, очень редко, но за семь лет с ним рядом, было и такое. Потому что он все слагал в свое сердце. Он все терпел: наши выходки, похождения, сложное отношение к себе, к монастырю и полиции, и администрации, и тех людей, которым он давал шанс.
Ощущение близости Бога
Воспоминания инока Георгия
Впервые я увидел батюшку Ипполита в 1997 году, в июле. Я приехал в Рыльск по рекомендации прихожан и клира Покровского храма. После моего крещения я проходил на приходе такую «жизненную» катехизацию, и мне посоветовали к нему съездить. Я тогда впервые услышал слова «прозорливый старец» и решил поехать. Тем более, у меня были какие-то проблемы свои личные, а мне сказали, что я могу с его помощью их разрешать. И я поехал.
Приехал в начале июля, расположился там, а на следующий день на службе я к нему подошел. Это и была первая встреча. Дальше я с ним регулярно виделся, месяц там пробыл, потом вернулся в Осетию. Как раз был день рождения у меня, я приехал в конце августа домой. Потом прошло какое-то время, устроился на работу, работал. Но через год все-таки опять туда поехал в Рыльск, уже с желанием там остаться возле старца.
Почему захотел остаться возле батюшки?
Я его когда первый раз увидел, я с ним поговорил: «Так и так, — говорю, — отец Ипполит, вот я такой-сякой, я приехал к Вам, у меня такие-то есть проблемы». Он сказал: «Ну молодец, хорошо, Богу помолимся». А уже утром я его перехватил по дороге в храм, это был второй раз. Опять немножко побеседовал, и на следующее утро он мне уже говорит: «А вот знаешь, отец, мы из тебя будем делать монаха».
Интересно, что на эти слова противления у меня не возникло. Потому что еще в первые два-три дня мне рассказали о монастырях, о монашестве, и у меня это какой-то интерес вызвало. Даже кто-то мне сказал из соседей по келье: вот ты точно монахом будешь!
«Ну, батюшка, Вам виднее», — говорю. — «Ну, оставайся пока у нас».
Я месяц там пожил, подходил к нему регулярно, и вот потихоньку-потихоньку он меня начал к этой мысли подготавливать. Я говорю: «Ну, батюшка, монахом — пока не знаю, но священником я, наверное, хотел бы быть». «Ну хорошо, — говорит. — Вот у нас есть семинария, если хочешь, мы тебя туда отправим». Вот и вся реакция.
Уже при первом нашем разговоре я почувствовал такое явное действие благодати. Он сказал: «Ну, Богу помолимся», — и было такое чувство, что сейчас он куда-то зайдет, там за ширмочку, и с Богом непосредственно поговорит, и будет мне счастье. Вот такую близость к Богу человека я никогда не чувствовал. Я даже не знал, что так может быть. Потому что в этот момент его доброта была такая, что я даже от родных и близких одной тысячной части такой доброты не видал. Вот это самое благодатное чувство.
Этот человек — сразу видно, что как будто с ним Господь прям рядом, ощущение этой близости Бога.
Начало моей монашеской жизни было очень простым. Я приехал, сказали: оставайся, будешь ходить в храм, молиться, петь научишься, будешь нести какие-то послушания трудовые. Так и прожил полтора года. Очень быстро, буквально за несколько месяцев уже — наверное, по батюшкиной молитве, по благодати, — легко устав выучил, песнопения освоил, стало получаться петь на клиросе, через какое-то время уже мог провести службу один. Все это произошло быстро.
Ходил на послушания, какие давали. В один момент перешел на послушание просфорника, и так до самого отъезда, полтора года, пока мы не уехали в Осетию. Потом мы вернулись в Беслан основывать монастырь, конечно, с благословения батюшки, хотя я не хотел разлучаться со старцем.
Первым о том, что батюшка Ипполит благословил в Осетии монастырь, мне сказал Григорий Пенкнович, и спросил: «А ты хотел бы туда, если что?» Я говорю: «Как Бог даст». После того, как я пожил на Афоне, узнал греческую традицию, у меня сложилось понимание, что отец Ипполит — уникальный старец. В нем — уникальный синтез афонского и русского старчества. То есть отец Ипполит стал афонским старцем, но при этом и русским остался. Такого сочетания больше, может быть, не существует.