Якутские поселения делятся по сезонно-хозяйственному признаку – на зимние и летние. Зимники состоят обычно из одной-трех юрт и располагаются вблизи сенокосных угодий и водоемов, а летники ставятся у пастбищ и насчитывают до десятка юрт. Это стойбище было большое, на много семей, но сейчас в разгар сезона оно пустовало. Здесь жили только женщины с маленькими детьми и глубокие старики. Лет примерно с восьми дети у якутов уже вовсю участвуют во взрослых делах, насколько позволяют силенки. Лихо гоняют на верховых оленях по пастбищам, умело бросают арканы, умеют доить маток.
Якут привязал оленя к одному из коновязных столбов – сэргэ, где уже топтались три мохнатые лошадки без седел.
– Ух ты! – удивился отец Василий, увидев полуразобранную конструкцию на больших полозьях, подбитых оленьим мехом, – небольшую платформу два на три, на которой были укреплены жерди, сведенные и связанные верхушками. – А это что такое? Я думал, что дома на колесах или на полозьях – это из сказок про кочевников.
– Это «балок», – охотно ответил старик. – Очень удобно. Предки наши придумали. Оленей запряг и поехал с бабой и с малыми детьми. Едешь, поешь, все при тебе. Чинить, однако, надо.
Отцу Василию старик Мэнгэ нравился своей колоритностью. Видимо, он был в стойбище за старшего, о чем говорил и национальный однобортный кафтан – сон, сшитый не из коровьей или конской шкуры, а из толстой цветной ткани, отороченной мехом, признак если не богатства, то, по крайней мере, определенного статуса в стойбище.
А вот типичные для якутов короткие кожаные штаны и такие же кожаные «ноговицы» были засалены и потерты, видать, старик не снимал их все лето, меховые носки все в репьях и в одном месте прожжены. Из ворота сона выглядывал отложной воротник национальной рубахи, а венчал этот наряд кожаный пояс с неизменным ножом в деревянных ножнах и кожаным мешочком с огнивом.
В стойбище было не больше десятка женщин и столько же детей в возрасте от двух до пяти лет. Ребятня возилась между домами, играя в свои, только им понятные игры. Два пацанчика лет четырех усердно кидали в речку камни, несмотря на протестующие возгласы женщин, то ли стиравших на берегу, то ли обрабатывающих куски кожи – издалека было не видно.
Ближе к реке пылали два костра под большими чанами, в которых что-то варилось.
Несколько женщин обступили гостей, вежливо поздоровались и стали с интересом ждать пояснений старого Мэнгэ о том, что случилось. Одеты они были вполне современно – шерстяные длинные юбки, кирзовые или резиновые сапоги, некоторые в меховых безрукавках с меховой опушкой и национальным рисунком, а кто-то в обычных ватных фуфайках. На головах – платки, завязанные узлом на затылке, только у двух девушек были небольшие меховые шапочки.
Старик строгим голосом стал отдавать какие-то распоряжения, и женщины торопливо разошлись. Гостей Мэнгэ провел в самый большой балаган. Летчики завели вежливый разговор о жизни стойбища: сколько в нем человек, сколько оленей и лошадей, далеко ли пастбища, как пережили эту зиму?
Отец Василий в разговор не вступал, лишь с интересом осматривался. Гости, сложив ноги, устроились в центре около очага, сложенного из больших камней. Пол балагана был устлан толстым войлоком и медвежьими шкурами, а в углу кучкой валялись оленьи шкуры.
Вошли две женщины, неся алюминиевую посуду и два котелка, и тут же стали разливать по тарелкам какую-то мутную похлебку белесого цвета, во втором котелке, судя по аромату, была жареная оленина.
– Не смотрите так, батюшка, – улыбнулся вертолетчик, перехватив взгляд священника. – Попробуйте, вам понравится эта похлебка.
– А что это? – тихо спросил отец Василий, с сомнением глядя на содержимое своей тарелки.
– Бутугас. Эта похлебка готовится на основе простокваши.
– Из кобыльего молока? Или оленьего?
– Зачем? Из коровьего. Это не совсем обычная простокваша, а суорат, или сора. В нее добавляют ягоды, коренья, еще что-то и хранят в замороженном виде. А для похлебки суорат разбавляют водой, добавляют муку, всякие приправы. Очень полезно для пищеварения, особенно если учесть, что потом придется есть тяжелое оленье мясо, к тому же она хорошо утоляет жажду.
Обед умяли в два счета. Разморенные летчики не уставали расхваливать угощение. Вдруг отец Василий заметил, что из-за полога, закрывающего вход, на него выжидательно поглядывают две женщины. Поблагодарив Мэнгэ, он поднялся, разминая затекшие ноги, и вышел на улицу.