– Так заради смуты народной! – лихо парировала Яга. – Опять же золотой он и с червонцами царскими немалых денег потянет. Им же, европейцам энтим, тока дай чего у русского народу спереть!
– Мм… вообще-то да… Правда, в моё время больше ориентировались на нефть, газ и алюминий.
– Вот видишь, – торжествующе плеснула заварку мимо чашки моя домохозяйка. – Щас вытру…
– Тогда кто же взял гетманскую булаву?
– Какую булаву?
Я хлопнул себя ладонью по лбу – опять ничего не успел ей рассказать… Повесть о казацких наездах, отмене игры, исчезновении Шмулинсона и разговоре с полковником Черным заняла минут двадцать. Бабка любила подробности и требовала пересказа в лицах, я старался, как мог, чай давно остыл, а до прихода Еремеева стоило определиться с направлением хода расследований.
– Ох, чую я, сокол ты наш участковый, разными тропочками мы с тобой пойдём… Раз уж сразу два сверхсекретных дела на нашу милицию навалилось, стало быть, по одному и брать надо… А иначе к срокам никак не поспеть!
– Дробить силы отделения? – уныло заключил я; ведь самое обидное, что так и придётся поступить. Хотя времени на особое рассусоливание нам всё равно не дали: из сеней высунулся достопамятный стрелец Фёдор Заикин:
– До… до… доз… воль… те?
– Дозволяю, докладывай.
– Ты… та… та… мма, де…
– Тамаде?! – не понял я.
– Де… дело сп… пешн… н… ное, – вывернулся он, стараясь ещё и жестикулировать, – ца… а…
– Дело спешное, царское?! – угадали мы с Ягой. Стрелец счастливо закивал. – Зови!
А вот звать-то никого не пришлось, нарочный от государя передал, что Горох сей же час требует немедленного появления на его подворье всей опергруппы лукошкинской милиции. По словам того же посыльного, якобы для внеочередного одарения пряниками… Ох и достали же они меня своей душевной простотой!
– Надо ехать, Никитушка, – торопливо засобиралась бабка.
– И Митьку тоже брать?
– А как же! Ить сказано же, всей опергруппой, значит, всех троих царь-батюшка лицезреть изволит. Поспешай, касатик, не ровён час, разгневается государь, да и пошлёт всех нас…
– Куда? – привычно буркнул я, честно говоря, и самому уже хотелось кого-нибудь послать.
– На плаху! – Другие места, доступные моему вульгарному воображению, Бабе Яге на ум не приходили.
Впрочем, собрался я быстро. Митяя оторвали от общественно полезных работ, и все трое уселись в присланные за нами розвальни.
Нарочный стрелец скакал верхом чуть впереди, помахивая плетью и покрикивая на зазевавшихся пешеходов. Денёк был просто сказочный! Мороз и солнце, как справедливо отметил Александр Сергеевич Пушкин. Ни за что не вспомню это замечательное стихотворение целиком, но общий смысл, кажется, в том, что погодка прелесть и по такому случаю не грех опрокинуть кружечку в хорошей компании. Или я что-то путаю и это из другого стихотворения? Пожалуй, действительно стоит ближе к вечеру убедить бабку открыть бутылочку какой-нибудь медовой настойки. Исключительно с лечебными целями! Что-то уж очень я нервничаю из-за этого проклятого кубка… Нельзя так, надо мыслить абстрактно, отвлечённо, позитивно и близко к сердцу ничьих проблем не принимать. Чёрт, но в данный-то момент проблемы мои собственные!
Царь встретил нас троих в памятных палатах, которые я про себя окрестил Овальным кабинетом. Горох внешне совершенно не похож на Билла Клинтона, но своих очередных пассий предпочитал принимать именно здесь. Маленькое окошечко с геранью, две резные лавочки, стены в цветочном орнаменте, шкафчик с вином и сладостями, а в дальнем углу – дверь, ведущая непосредственно в спаленку.
– Ох ты ж, какие знатные гости пожаловали! Сам Никита Иванович – лихой сыскной воевода, да Бабушка Яга – эксперт зело сведущий, а тут ещё и богатырь наш хоробрый Дмитрий Лобов зашел, не поленился. Вся моя разлюбезная опергруппа при полном составе!
– Здравствуйте, – привычно козырнул я, бабка и Митяй почтительно поклонились в пояс. Они перед царём робеют… Видимо, исключительно по привычке, так-то им обоим с государем не один раз лаптем щи хлебать приходилось. Оп! Периодически ловлю себя на том, как перенимаю у местных кителей их жаргон и манеру речи. Что поделаешь, среда общения… Ещё пара лет, и я буду разговаривать с преступниками в классическом стиле русских народных сказок из собрания Афанасьева.
– Да вы уж присядьте, не чинитесь! Ежели не так что, не обессудьте, чем богаты… Вот у меня тут мадера испанская оставалась, прянички тульские, улицами да медведями выпеченные… От и ёжик один нашёлся! Кому ёжика пряничного, сахарного, медового, незачерствелого?! А не хотите мадеры, так я прикажу ещё какого винца…
Мы трое обменялись непонимающими взглядами: явление такого суетливо-заботливо-хлебосольного Гороха было событием паранормальным. Это понял даже Митька, осторожненько подавший голос:
– Случилось чего, надёжа государь?
– С четой-то вдруг?! – визгливо хихикнул царь, едва не роняя на пол гору липких печатных пряников.
– Ведёте себя так, словно на охоте берёзу лбом свалили, – корректно пояснил я и, взяв государя за плечи, препроводил его на скамью. Мои сотруднички резво подвинулись, освобождая место.
Горох переводил беспомощный взгляд с меня на бабку, на Митьку, опять на меня, потом его губы задрожали, руки опустились, и злосчастные пряники дробно раскатились по полу.
– Хана мне…
– Чувствуется, но шутки в сторону. Если вы пригласили сюда всю опергруппу, следовательно, дело невероятно серьёзное. Возьмите себя в руки и как можно подробнее расскажите, что же всё-таки произошло.
– Злата Збышковская из Крякова преставилась.
Теперь уж охнули все мы: я, Яга и Митька. Государь покосился на нас, траурно кивнул и перекрестился.
– Как… это произошло?
– Не ведаю… но я… не я это…
– Не понял? – От удивления у меня едва не пропал голос. – Что значит не ведаете?! И что значит не вы?!!
– Никитушка, окстись! Не мог же царь-батюшка сам на свою невесту до смотрин руку поднять, – вступилась бабуля и осеклась. – Хотя… кто ж вас, мужиков, разберёт? Ты ить, батенька, у нас во гневе горяч, может, и в самом деле того… а там уж и…
У царя отвисла челюсть, а Митя, пользуясь общим замешательством, тут же угостил всех очередной печальной историей из цикла деревенских страшилок.
– Как щас помню, у соседа нашего дочка была молоденькая, Монькой звали. Уж на что любила сказки слушать – страсть… А за деревенькой нашей цыганский табор кажным летом останавливался. Так, знамо дело, где цыгане, там и песни, и пляски, и сказок волшебственных полны кибитки! Вот Монька одного цыгана всем сердцем и заслушалася… А он-то, старый пень, на вид страшней самого чёрта – больной, хромой, да ещё и чёрен, аки мавр африканский! Но уж до того складно истории чудесные про свои несчастья складывал, что любо-дорого послушать… Вот и пошла промеж ними разлюбезная любовь – не скроешь, не спрячешь, в сундук не сунешь, а и на люди выйти тоже боязно, как есть куры засмеют… Мы уж, деревенские, собирались под энто дело пойтить цыганам морды набекрень воротить, да тут и без нас трагедия нарисовалась… Был в ихнем таборе поганый конокрадишко, Яшка Свищ! Так вот и он положил глаз свой чёрный на нашу Монюшку… Упёр он у ей платочек розовый, да и…
– Старого цыгана звали Отелло?
– Не-а… Отька его звали, а прозвище Черномазый! – охотно откликнулся Митяй, в его глазах я был самым внимательным слушателем, раз задавал вопросы.
– Дальше можешь не продолжать, как я понимаю, данное криминальное повествование тоже было безбожно уворовано у вас злокозненным плагиатором Шекспиром?
– Ну пусть доскажет, Никитушка, – жалобно попросила Яга, – уж больно за сердце берёт история энта печальственная… Интересно же!
– Ничего интересного, Отелло из ревности задушил Дездемону, потом покончил самоубийством, а подлого Яго, кажется, казнили. Если вопросов больше нет, давайте отвлечёмся и вернёмся-таки к нашим прямым обязанностям, – сурово предложил я. – Как понимаю, у нас тут в тереме свеженький труп?
– Какой труп? – поднял испуганно глаза Горох.