— Таня, ну как не совестно. Вон, совсем смутила человека, — хотя и с возмущением, но все равно по-доброму, с любовью, остановила разговорчивую девушку монахиня.
— Вы уж, Павел, простите ее, егозу, она у нас хорошая, только многоглаголивая чересчур, — обратилась ко мне монахиня, — и пойдемте в храм, скоро полиелей, Евангелие отец Василий читать будет, а потом и маслицем освященным помажет.
Монахиня пошла впереди, Татьяна же мне зашептала:
— Это тетка моя, ее Амвросией сейчас зовут, из Пюхтиц приехала.
— А Пюхтицы — это что? — также полушепотом спросил я.
— Монастырь женский в Прибалтике, ну вы, вообще, Павел, ничегошеньки не знаете.
— Я подумал, это сестра Ваша, голос очень похожий.
— Нет, тетка. У меня братик есть, младший, так же как вас зовут, а тетя Галя, ну Амвросия сейчас, после смерти матушки почти все время у нас живет, помогает дома, — продолжала объяснять Татьяна.
— А можно с ней поговорить? — спросил Павел.
— Конечно. Правда, онау нас не очень-то снезнакомыми разговорчивая. Вы ее что-нибудь о вере спросите, тогда все проще будет.
* * *
В храме горели все свечи. В центре, перед выносным аналоем, в белом облачении негромким, но звонким голосом отец Василий читал праздничное Евангелие:
— …И преобразися пред ними: и просветися лице Его яко солнце, ризы же Его быша белы яко свет…
Лицо священника тоже было преображено, евангельские слова не передавались, а переживались им. Он, казалось, сам был на горе Фавор, сам вступал в беседу с ветхозаветными пророками. Ученики его, прихожане, как тогда апостолы, склонили головы, не смея поднять взгляд вверх, внимали Слову Бога и видели Его Славу.
Церковно-славянский язык передавал величие праздничного события так емко и образно, что не понять читаемое мог лишь тот, кто пришел в церковь не к Богу, не на Его славное Преображение, а по делам, где места Спасителю не было.
Батюшка закончил чтение Евангелия, положил его на большой центральный аналой рядом с праздничной иконой, взял у стоящего рядом сына маленькую кисточку и начал помазывать смиренно подходивших к нему, сложивших руки на груди, прихожан.
— Иди, — подтолкнул не отходивший от меня сомолитвенник.
Я, стараясь делать все так, как совершали предо мною остальные, приложился к иконе и Евангелию, подошел к отцу Василию. Тот дружески улыбнулся, нарисовал мне мягкой кисточкой крестик на лбу и, видя мое смущение, ведь надо было поцеловать руку священника, отведя ее в сторону, сказал:
— Оставайтесь после службы, чайку попьем.
Польщен я был этим приглашением и поторапливал время, но оно начало тянуться, идти медленнее. На клиросе петь стали меньше, больше читали. Пытался я вслушаться в читаемое, но смысла понять не мог, да и мысли были не о читаемом каноне, а о батюшкином приглашении. И здесь помогла монахиня. Она как-то незаметно подошла ко мне, раскрытую книгу дала и указала место, которое в это время читали.
— Следите за службой. Сейчас канон читают, а скоро «Честнейшую» петь будут. Здесь все написано, — сказала монахиня и тихонько ушла на клирос.
Я посмотрел на обложку. Название книги гласило: «Последование службы Преображения Господня», год издания 1907. Написано было русским шрифтом, но со старыми «ятями» и «ерями». Старописание не мешало. Напротив, создавало особое чувство, ранее никогда не испытанное мной. Чувство причастности к тем далеким годам и к тем, кто ранее держал в руках эту похожую на большую общую тетрадь книгу.
— Мать Амвросия всегда молодежь опекает. Как кто ни придет из молодых, она ему или книжку какую божественную даст, или с собой на клирос тянет, — комментировал не отходящий от меня мужичок.
— Какая же она мать? — возмутился я.
— Молодая еще!
— Если монашка — значит «мать», — уверенно заявил сомолитвенник. — Это они там между собой, в монастыре, сестрами друг дружку называют, а тут — «мать».
— Буду со священником разговаривать — спрошу, — решил я. — Не может быть, чтобы такая молодая и — «мать».
* * *
Яблоки освящали на улице. Вокруг церкви выстроились прихожане, поставив перед собой принесенные продукты. Не только яблоки и груши были в корзинах и сумках. Все, что дал Господь в этом году в поле и огороде, было в этих баночках, кулечках, платочках, сумках и корзинах. Да и не все со своих полей, но и с заморских, товары с прилавка магазинного тоже принесли «посвятить».
С церковной паперти прочел отец Василий положенные молитвы и, сопровождаемый хором, поющим праздничные песнопения, начал освящать принесенные дары, не забывая окроплять святой водой и прихожан. Впереди священника шел старичок, толкая перед собой тележку, куда каждый прихожанин клал что-либо из продуктов. За старичком шествовал сынок священника с железной, закрытой на висячий замок банкой, на которой было написано: «Жертвуйте на нужды храма».