Мальчик останавливался напротив каждого, кланялся и протягивал вперед церковную копилку. Прихожане бросали в нее монеты, а мальчик важно и значительно отвечал: «Спаси вас Господи».
И тут я услышал за спиной приглушенный мужской говор:
— Уполномоченный просил посчитать, сколько людей на службе будет, а завтра он с ревизией приедет.
— Да поп со своими переполовинит кружку, пока он приедет, — отвечал уже женский, басовитый голос.
Я обернулся. Сзади стоял мой «сомолитвенник» с незнакомой женщиной, без платочка, как остальные прихожанки, и с накрашенными губами, что сразу бросалось в глаза.
Взгляд мой не заметили, и разговор продолжался.
— Не успеет переполовинить. Сразу, как крест народу даст, мы на нее новую бумажку наклеим, с сегодняшним числом. Не успеет.
— За крестины сказать надо, — перебила женщина. — В среду вечером из дома в церковь ходил Василий. Сама видела. Смотрю, обратно с ящиком крестильным идет, а около дома машина чужая и ребеночек в ней.
— Говорили же ему уже и в совет вызывали, — в мужском голосе были явно слышны злобные ноты.
— Да что сейчас совет. Это раньше совет был. Налог только берут, а чтобы снять да выслать — нетушки. Время не то, перестройка, — продолжала рассуждать женщина. — Вон, монашка какой месяц живет. Одежей своей народ смущает, и ничего. Раньше такое кто бы разрешил?
Я не мог понять. Ведь только что этот мужичок говорил со мной в храме умиленным голосом. Расспрашивал и рассказывал. Сейчас же сплошное презрение и злоба. Я резко обернулся и внимательно посмотрел на говорившего. Тот опустил глаза, зачем-то нагнулся к земле, как будто что-то с нее поднимая, а когда разогнулся, на меня опять смотрели умиленные глазки, и лицо его было таким подобострастным и доброжелательным, что услышанное могло показаться галлюцинацией.
* * *
Вот это страшное антипреображение человеческое в день Преображения Божьего и было началом моего пути сюда, в этот монастырь. Слишком часто мне встречались те, кто говорил одно, думал другое, а делал третье. Там, в миру, можно было с ними и бороться, и молиться, но ведь любая борьба — это страсти, это обиды, а человека любить надобно. Он — образ Божий. Не любишь человека — значит, и к Богу с недоверием относишься. Поэтому и в монастырь я пошел, — завершил свой рассказ инок.
— Так, а курицы-то здесь причем? — не выдержал я.
— Курочки? — улыбнулся монах. — Так это мне пример как биологу в сане монашеском.
— ?!
— Понимаешь, брат, Господь и тут обо мне позаботился. Я ведь по сельскохозяйственной микробиологии «диссер» писал. Вот тут подтверждение своих выводов и получаю.
Рождественский Никола
Служба в Рождественскую ночь начиналась в четыре утра. Так принято было еще в том старом храме, который сохранился лишь в памяти стариков. Они же, бабушки и дедушки, сквозь годы веру сохранившие и Бога не оставившие, своему священнику в новой церкви так и сказали:
— Ты, батюшка, конечно, все уставы знаешь, но Рождество у нас завсегда рано утром начиналось, и «Кто Бог велий» мы затемно пели, и из вертепа огонек всю церкву освящал…
На том и порешили.
Обычно отец Андрей за пару часов до службы на своем стареньком жигуленке из города приезжал, но в Сочельник накануне Рождества разыгралась нешуточная метель, и батюшка решил остаться на приходе. Вечером, распрощавшись с очередными колядующими, пошел священник запирать церковную дверь, иначе ходоки с кутьей, узнавшие, что священник на ночь домой не уехал, до утра донимали бы батюшку. Проходя через храм — комнатушка священника слева от алтаря, за пономаркой располагалась — отец Андрей в очередной раз споткнулся о взгляд с иконы, изображающей, как утверждал местный богомаз, святителя Николая. Странный какой-то взгляд. Не пугающий, укоряющий, а какой-то останавливающий.
С иконой этой целая история приключилась. Пришел как-то в храм местный художник, вернее, даже не художник, а работник шахтного клуба. Да и как ему было не прийти, если церковь новая и расположилась именно в здании бывшего очага шахтерской культуры? Практически все свои работоспособные года, до самой пенсии, рисовал здесь художник афиши, писал лозунги с призывами, составлял стенгазеты и наглядные пособия по технике безопасности. Выполнял эти незамысловатые поручения шахтного руководства и профсоюзов мастер кисти и плакатного пера всегда четко и тщательно, налегая прежде всего на две краски: положительную и призывающую — красную, отрицательную и осуждающую — черную.