Только тогда Тимур спросил кадия:
— Видел?
— Я не хотел бы это видеть, о амир!
— Запомните и свидетельствуйте перед аллахом: я поклялся не пролить ни единой капли крови — и ни единая капля не пролита. А жизнь я им не обещал, их отвага слишком дорого стоила моему войску. Таких не щадят.
Он разрешил уничтожить в городе всех христиан, но сильных велел оставить: они были нужны, чтобы обрушить во рвы городские стены. Он приказал снести их до основания, и это оказалось ещё труднее, чем завоевать их, ибо сложили их давно и крепко.
Мусульман, оставшихся в городе, он пощадил, но обложил их тяжким налогом, называвшимся выкупом души.
Только тогда он подозвал Мустафу.
— Видел?
— Лучше б было не видеть! Убей же! Я жду.
— Нет.
— Чего ж ты хочешь? Я не боюсь.
— Ты и не боялся. Бери пайцзу, чтоб тебя не тронули. Тебя выведут на дорогу. Ступай к своему Молниеносному султану и расскажи, как я твёрдо держу клятву и слово и как я беру города день в день, как того хочу.
И, отвернувшись от Мустафы, усмехнулся, глянув на внука:
— Твоего сокола, Халиль, отдашь мне на охоте.
— Вы его сами выберете, дедушка!
Приближённые засмеялись, но все смотрели, как в это время Шах-Малик вручал Мустафе пайцзу, серебряную, прямоугольную, как маленькая дощечка, обеспечивающую неприкосновенность везде, где бы он ни встречался людям Тимура.
Тимур спросил Мустафу:
— Твоя семья была в городе?
— Нет. Сын ждёт, чтоб прикончить тебя, если пойдёшь на Малатью, а остальные у султана в Бурсе.
Тимур приказал проводить бея в дорогу.
Некогда Баркук, тогдашний союзник Баязета, убив в Каире Тимурова посла, отправил к Тимуру очевидца рассказать об этом.
Так повелители перекликались между собой.
6
Он велел кадию и улемам идти впереди и следом за ними въехал в город.
Стены сносили, но город он не позволил разрушать.
Кадий и улемы покорно шли впереди по улицам, закиданным убитыми.
Тимур вступил в Сивас той же улицей, по которой когда-то пришёл сюда Мулло Камар.
В бане мылись женщины и дети, и когда Тимур проезжал мимо, он видел, как они выходили, наскоро накинув на себя покрывала, ведя детей за руку, а дети вели за руку своих младших, несли медные тазики и узелки сырого белья. Весть о гибели города запоздала в баню, и только теперь эти купальщицы, выйдя из-под мирных сводов, вступили в город, где прежняя жизнь уже рухнула.
Испуганные, ужасаясь, они шли узкой улицей, теснее прижимая к себе детей, когда конная охрана Тимура, барласы на рослых карабаирах, свернула в эту тесноту.
Барласы торопились окружить площадь, куда въедет Повелитель, осмотрев город. Надо было площадь окружить до его прибытия. Они, нахлёстывая лошадей, спешили.
Когда они промчались по переулку, там никого не осталось. Только истоптанные тела вперемешку с окровавленными клочьями одежды да измятый тазик, откатившийся к стене.
Проехав мимо бани, Тимур проехал и мимо хана, приостанавливаясь, чтобы глянуть на древнюю мечеть или гробницу.
Многое уцелело здесь от византийцев, даже от римлян. Но больше от сельджукских султанов, любивших Сивас и застроивших его зданиями, какие даже монголы не сумели сокрушить. А кое-что построили и монголы.
Теперь тут везде лежало множество мертвецов, ещё вчера живых, радовавшихся жизни и надеявшихся на счастье. Но это не мешало победителям смотреть здания, порой не похожие на те, что случалось видеть раньше.
По всем окрестным странам славилось место, куда направил Тимур своего коня, осматривая поверженный Сивас.
Здесь находилась лечебница, основанная задолго до того сельджукским султаном. Высокий ступенчатый свод её портала, украшенный цветными изразцами, отражал погожее небо того летнего дня.
Напротив портала лечебницы стоял ещё более высокий вход в мадрасу, где изучалось лекарское дело. Здесь над воротами тоже высился ступенчатый свод, покрытый пёстрыми изразцами. Ворота смотрели в ворота, и проезд между ними был тесен.
Задолго до въезда в этот промежуток завоевателя встретили трое наиболее прославленных лекарей, наставники многочисленных учеников славной мадрасы.
Все трое древних лет, седобородые, увенчанные полосатыми чалмами, обвитыми вокруг высоких, островерхих синих колпаков. Смиренно прижав руки к груди, они пошли впереди Повелителя Вселенной, прозванного Мечом Справедливости, ибо он назывался и Мечом Аллаха, Рождённым Под Счастливой Звездой.
Сопровождаемый знатной свитой, он проследовал через поверженный Сивас между рядами его обречённых жителей.
Следом ехали оба его сына — длиннобородый Шахрух в белой одежде персидского покроя и тяжело сидевший в седле, поникший и казавшийся ко всему безучастным Мираншах. Из внуков ехал Абу Бекр, а следом Шах-Малик и Мутаххартен. Было много и других всадников — вельмож и воинов. Но впереди их всех неторопливо выступали трое старцев в островерхих колпаках.
Достигнув ворот, они остановились. Справа ворота лечебницы, а слева распахнутые ворота мадрасы, и в них теснились, оттискивая друг друга, справа — больные, небрежно одетые, слева — опрятные лекари и ученики.
Тимур, видя перед собой остановившихся старцев, так резко осадил коня, что конь присел и попятился.
— Вот, — сказал старший из старцев, — здесь посвятили мы жизнь делу милосердия. А здесь, налево от вас, о амир, учатся и живут те, кто тоже отрёкся от забав жизни во имя исцеления немощных и раненых. Воины наносят раны, лекари исцеляют раненых.
Тимур строго, угрожающе напомнил:
— Един аллах знает, кого низвергать в ад, а кого миловать. Не тщитесь ли вы стать милостивее аллаха?
В свите кто-то одобрительно охнул, как бывало, когда виновному предъявлялась неопровержимая улика и на том решалась его участь.
Но старец спокойно отвёл укор:
— Не думаете ли, о амир, что аллах, направив нас по стезе милосердия, направил нас против его же слов о милосердии, сказанных в Коране? О амир, где сказано, что не лекарь, творящий милосердие, а воин, терзающий мусульман, выполняет волю аллаха?
На это Тимур не ответил, но в свите примолкли.
Вглядываясь в ворота, откуда больные, осаживаемые стражей, смотрели на него со страхом и любопытством, Тимур спросил:
— Сколько их там?
— Семьдесят, выведенных на путь к жизни. Остальные ждут.
— А когда аллаху угодно призвать к себе человека, бессильны все ваши знания и снадобья!
— Но разве, о амир, вы сами не обращаетесь к лекарям?
И опять свита притихла.
Подавляя гнев, Тимур спросил:
— Я за лечение плачу деньги, на то даруемые мне аллахом. А вы почём берёте?
— Мы? Безвозмездно.
— Чем же питаетесь?
— Сельджукские султаны пожертвовали этим двум зданиям много земли, доход от неё — больным на лечение, лекарям на пропитание.
Отвернувшись от лечебницы, Тимур осмотрел портал мадрасы.
По обе стороны этого портала гордо высились большие минареты или башни. Тимур спросил:
— Там мечеть? Оттуда зовут на молитву?
— О амир, они высятся, чтоб больные издали видели, где им дадут исцеление.
— Тогда их надо поставить над лекарней.
— Так было угодно создателям сего.
— Без толку поставили. И своды тут ступеньками, а у меня в Самарканде своды гладкие.
Один из старцев посочувствовал:
— Это отсюда далеко.
Тимур ответил назидательно:
— Не далее, чем оттуда досюда.
Старший старец смиренно поклонился.
— Это зависит от дороги, о амир!
Не вслушавшись в персидские слова собеседника, Тимур снова поднял голову к двум минаретам. Тимуру не нравилось, что такой мадрасы, где изучают лекарское дело, в Самарканде нет.
Глядя на минареты, Тимур строго сказал: